ушедшим внезапно
под покровом ночи морем.
До сих пор в дрожащем воздухе
раскалённой пустыни Аралкум
среди жёлто-серых песков,
среди саксаула и полыни,
там где раньше суда
Аральской флотилии
рассекали носами
синие волны
я отчётливо слышу
их отчаянные крики,
я отчётливо слышу
их безысходные стенания
Низверженный Перун
Высоки да сочны на Волхова берегах травы.
Высоки травы да темны дубравы.
Как слеза чисты ледяные ключи,
Да чернее ночи грачи.
А по Волхову-реке плывет не ладья с купцами,
Да не струг плывет с меткими стрельцами.
А плывет по Волхову грозный Перун.
Древяной лижет бок бурун.
Не распустится уже цветок о восьми лепестках,
О восьми лепестках, огненных ростках.
Растоптали капище да хоромы.
Свержен повелитель грома.
Разогнали седовласых волхвов по своим домам,
По своим домам да дремучим лесам.
Не измерить Киев старой мерой!
Новая на Руси вера!
А по Волхову-реке плывет не ладья с купцами,
Да не струг плывет с меткими стрельцами.
А плывет по Волхову грозный Перун.
Древяной лижет бок бурун.
Дубровник
Полсотни кун[1] на два билета и на «хвала»[2]
сединами запорошённого хорвата
мы обменяли и взбежали вверх на стену[3],
ступеней камня как бы невзначай касаясь.
Здесь ветер-озорник, смеясь, являет миру,
легко задрав подол лазоревого платья,
ног стройных наготу твою, сияньем бронзы
гипнотизирующую мужские взгляды.
С Минчеты[4], величавой башни, весь Дубровник,
стекающий ручьями яркой киновари
со склона Срджа[5] к синим языкам Ядрана[6],
лучами позолоченным, вместился в кадр взгляда.
Церковный благовест летит над древним градом:
над княжеским дворцом и над мощёной Плацей[7],
над церковью Святого Влаха и над рынком,
домами горожан, монастырями, портом,
над крепостями, бастионами, стеною,
над ренессансом, поздней готикой, барокко,
над кипарисами и лаврами, над хвоей
душистых пиний, над морскою бирюзою.
И мы с тобой не в состоянии представить,
что в крышах черепичных, на которых
воркуют беззаботно голуби, недавно
зияли дыры от снарядов тех, кто «хвала»
другими буквами выводит на бумаге,
что город был объят огнём и дымом,
что чёрные стволы обугленных деревьев
сады и улицы и берег наполняли[8].
И я, на памяти фотобумаге снимок —
дворцы и крепости, мощёные проулки
и голубей на красных черепичных крышах,
и