диковинные вещи, особенно ватерклозеты… Да… Тут много смешного. Я намеренно решил все оставить как есть, ничего не менял, чтобы все дивились. Посмотрите на те пристройки, – махнул он в окно на три сараюшки, – они абсолютно непутевые. Особенно последняя: за ней начинаются ступеньки, которые ведут в несуществующий погреб. Ни в коем случае не ходите, там просто яма. И не спрашивайте меня почему. Я вот много чего хорошего вам о бароне рассказал… А сколько всего глупого он наворотил – не пересказать! Вы думаете: француз, цивилизованный человек, Европа у нас всему голова. Ага. Откуда, думаете, здесь это кладбище собак взялось? А? Да откуда вообще такая глупость могла взяться? Подумать только, хоронить кошечек-собачек, цирковых львов да лошадей всяких маркизов, прям как людей, на кладбище! Помню, как змею графини одной с почестями хоронили, змею! Люди плакали. Графиня заплакала, и они с ней… Нет, ну, откуда в людях столько глупости? Ну, не болван ли был Деломбре? Взял и отдал земли. Был остров как остров, а стало потешное кладбище. – Арсений Поликарпович ударил костылем по полу, лихо забросил его через люк наверх и полез следом. Крушевский за ним.
Дверь в обсерваторию плотно не затворялась, и сюда проник вьюн, свив в центре красивую зеленую спираль. Недолго думая Боголепов оборвал его и не глядя выбросил вниз. Люкарны отворялись наружу, как корабельные иллюминаторы; прорезиненные рамы подтекали, кое-где обросли плесенью, на полу зеленели лужицы.
– Весной тут холодно спать. Я пробовал любопытства ради. Кости ломит. А летом ничего. Отсюда можете полюбоваться на монументы, на стеллы, на памятники хомячкам, попугаи тоже есть. Если интересно, потом могу отвести. – Нашел среди плесенью покрывшихся книг подзорную трубу и протянул ее Александру. – Посмотрите на правый берег! Мы на холме, да еще и в башне – все, что угодно, можете отсюда видеть, и не надо никуда ездить. Сакре-Кёр, Тур-Эфель. Все, что хотите. В телескоп на звезды ночью можете поглазеть, пожалуйста. И это вам ничего стоить не будет. Где еще такую квартиру найдете? У Шершнева? Да у него там студия, все красками провоняло. Или где? В церкви, у святых отцов, в приюте, где? Нигде такого места больше нет. – И вдруг спросил: – Я слышал, вы в Борегаре работали, там теперь лагерь, и вы советским беженцам помогали?
Александр кивнул. Он хотел сказать, что был там в первые дни сентября, когда только возник лагерь.
– Ну, как там обстановка? Тихая, мирная? Или охрана со штыками? Проволока-пулемет?
Крушевский перестал ходить в Борегар после появления на воротах часовых в советской форме; он помотал головой и сказал, что знал заместителя начальника лагеря, Кострова (фамилия далась с трудом).
– Я так и думал, – оживился старик. – Все врут эти либералисты-солидаристы. Опять врут. Я вчера прочитал тут один листок, «Свободный голос» называется. Вранье на вранье. Противные враки! И голосок за всеми этими враками чувствуется ничтожный, писклявый, жидовский. Опять завели свою шарманку. Лают моськи. Не дает их душонкам покоя победа России. Все хотят великую державу в дерьме вывалять. И кто масло в огонь льет,