наших литераторов этого времени, воспитанных во французских пансионах, начитавшихся сначала Вольтера, потом Байрона, мы должны помнить, в каком духовном воздухе они жили. Любые увлечения вольнодумными политическими и атеистическими учениями рано или поздно упирались в глубокий внутренний фундамент христианской духовности, живший во всяком русском человеке того времени. Эти основы закладывались и домашними богослужениями в помещичьих усадьбах, и молитвами крепостных воспитателей, и тем таинственным присутствием в русской жизни великих рабов Божиих, о которых говорит митрополит Серафим.
Недолгие годы правления императора Павла, человека глубоко несчастного, изуродованного отношением к нему собственной матери, унаследовавшего от отца трудный, неуравновешенный характер, были временем неблагоприятным для развития свободного творчества. «Умирая авторски, восклицаю: “Да здравствует русская литература!”»[6] – писал тогда Карамзин, ощущая духоту неволи наступившего царствования. Император Павел запретил ввоз иностранной литературы, сообщение с Западом было осложнено, усилена цензура. Но такое затишье было полезно для культуры. В этот период зрели новые силы, накапливалась жажда самостоятельного творчества. И когда «убийцы потаенны», «вином и злобой упоены»[7], свершили свое страшное дело и несчастный царь мученически погиб, образованное общество облегченно вздохнуло. «Все почувствовали какой-то нравственный простор, взгляды у всех сделались благосклонней, поступь смелее, дыхание свободнее»[8], – писал мемуарист Вигель. «Мы при новом государе отдохнули, – говорил Карамзин, – главное то, что можем жить спокойно»[9]. И как ни печально это чувство облегчения на крови убитого царя, однако же мало кто из образованных людей не радовался новому царствованию молодого Александра Первого, воспитанного в модном духе европейского гуманизма.
Карамзин начал издавать «Вестник Европы», чтобы русский читатель мог знать новейшие культурные новости просвещенных земель и чувствовал бы себя европейцем, а не диким скифом. С новой силой стала захватывать общество любовь ко всему французскому: от языка до галстуков и супов. Новые журналы и книги усердно переводили западноевропейскую литературу.
«Французы учат нас всему, – писал в первые годы нового царствования А. С. Шишков, – как одеваться, как ходить, как стоять, как петь, как говорить, как кланяться и даже как сморкать и кашлять»[10].
Шишкову вторит английская путешественница Вильмот: «Русские переносят вас во Францию, не сознавая нимало, сколь это унизительно для их страны и для них самих. Национальная музыка, национальные танцы и отечественный язык – все это упало и в употреблении только между крепостными»[11]. Большинству из нас памятны первые сцены «Войны и мира», французские беседы в салоне Анны Павловны Шерер, искусственная, далекая от народной жизни атмосфера