у она всякий раз забывала, что слышала этот вопрос уже сотни раз, и переспрашивала рассеянным голосом:
– Какая девочка, сынок? Ты с кем-то подружился? Во дворе или в садике?
– Нет, – в сто первый раз объяснял я. – Та девочка, которую я вижу во сне. Она не сможет к нам забраться?
– Как хочешь, малыш, – пожимала плечами мама. – Если хорошо с ней знаком, можешь пригласить ее в гости. Но только предупреди нас с папой заранее.
– Да нет же! – злился я. – Я не хочу! Я вижу ее, когда сплю. А когда я просыпаюсь… кажется, она засыпает и спит так все время – ну, пока я снова не засну. Поэтому она всегда злая и плачет! И еще она лежит в больнице!
– Не нужно так кричать, разгонишь сон! – повышала голос мама. – Ты уже взрослый мальчик. Разберись сам со своими снами и не морочь мне голову!
Она подтыкала одеяло и уходила, как я ни умолял посидеть со мной еще минуточку. У мамы было очень много дел. Моя старшая сестра Кира ждала, чтобы мама погладила ей школьную форму и проверила уроки. Родители вечно твердили, что нельзя быть эгоистом, но… мне было очень страшно.
Иногда я думал, что смогу вообще не спать, если просижу всю ночь в кровати с открытыми глазами. Или стану прохаживаться по комнате. Один раз я ходил так долго, что в комнате родителей погас свет. Мне стало страшно разгуливать в темноте, я нырнул в постель – и тут же уснул. И конечно, увидел ту, кого так боялся.
То есть я увидел сперва самую обыкновенную больничную палату восемь кроватей в два ряда. Иногда некоторые пустовали, но чаще на каждой спал ребенок. А одна кровать у окна была отгорожена белой ширмой. Стоило мне оказаться в моем сне, как ширма начинала колыхаться, и из-за нее слышался громкий плач.
В палату вбегала сонная медсестра в измятом халате. Она убирала ширму от кровати и при этом шипела сквозь зубы:
– Иола, замолчи немедленно, не буди других деток! Будь хорошей девочкой! Сейчас мы с тобой умоемся, покушаем, а потом немного поиграем!
Девочка с темными кудряшками не хотела ни есть, ни играть. Она хотела только плакать. Но медсестре все-таки удавалось вытащить ее из палаты, отнести в туалет и умыть под краном. Потом она усаживала девочку на диванчик в холле и приносила поднос с тарелками. Еда выглядела отвратительно и наверняка была холодной, я бы такую ни за что на свете есть не стал. Девочке она тоже не нравилась: медсестре с руганью удавалось запихнуть ей в рот лишь пару ложек.
– Не хочу! – рыдала девочка. – Не буду! Где моя мамочка? Пусть придет и покормит меня!
– Полочка, ты же знаешь, посторонним нельзя бывать ночью в больнице, – твердила ей медсестра. – Твоя мама приходила днем проведать тебя. Она принесла тебе фрукты и книжки.
– Но я же спала!
На круглом лице медсестры так и читалось: ну, милая, это уж твои проблемы! Но вслух она этого не говорила, а продолжала пичкать бедняжку серой кашей.
Когда кормление заканчивалось, медсестра тяжело вздыхала и говорила:
– Ну, Иола, а теперь поиграй немного в холле. Я оставлю включенным свет. А у меня есть очень важные дела.
И уходила в сестринскую. Думаю, она там ложилась спать, потому что иногда я даже слышал громкий храп. А девочка обнимала коленки и в такой позе часами сидела на диване. Она никогда не играла. Я думаю, она даже не знала, как это делается. Да и кому захочется играть в одиночку, когда все спят?
Правда, иногда она листала книжки или рисовала. Мне было любопытно рассмотреть ее рисунки, но девочка загораживала листок рукой или книгой. Я не понимал, от кого она прячется, ведь в холле никого не было.
Потом она снова начинала плакать. Смотреть на это было так грустно, что я часто просыпался среди ночи. А когда снова засыпал, видел, как она поднимается с дивана и сердито трет глаза.
Однажды в моем сне появились новые лица. Два доктора – так я решил, потому что на них были белые халаты. Один доктор очень старый и совершенно седой, а второй – молодой, с собранными в хвост желтыми волосами и серьгой в одном ухе. Глаза у него были какие-то странные: как будто в каждый вставили по спичке или он чему-то так сильно удивился, что они так и остались широко распахнутыми.
Врачи сидели на пустующей кровати рядом с ширмой и о чем-то тихонько переговаривались. Когда Иола снова заплакала, старый доктор сам отодвинул ширму и склонился над девочкой.
Кажется, она хорошо его знала, потому что совсем не испугалась (вот я бы точно перепугался до смерти, увидев над собой среди ночи незнакомого врача). Но и не обрадовалась: лицо ее оставалось злым и угрюмым. Потом пришла медсестра, стала кормить девочку и на этот раз обращалась с ней очень ласково. А те двое сидели и разговаривали. Я слышал их разговор, но мало что понимал. Они ведь все время переходили на какие-то научные термины, о которых я тогда, как и сейчас, не имел ни малейшего понятия.
– Поразительный случай! – говорил старый доктор. – Никогда за всю свою жизнь не сталкивался ни с чем подобным. Я наблюдаю малышку несколько лет, но, увы, вынужден расписаться в полном бессилии.
– А с какого возраста