дабы успели приехать попрощаться, прислуга бегала по дому, приводя его в идеальный порядок. Дворня справляла домашние дела споро и молча, бабы украдкой вытирали слёзы, мужики сурово хмурились. Грозную и властную барыню любили и почитали. Она, хоть и велела частенько пороть своих людишек, не злобствовала попусту и наказывала за дело, для их же пользы. Зато и жилось им при ней куда как хорошо! А теперь что будет?..
Марфа Митрофановна возлежала в кровати, одетая в новую кипенно-белую ночную сорочку и кружевной чепец, под который были убраны её серебряные волосы. Приходской священник отец Никодим, молодой, высокий и худощавый, быстро, но не суетливо проверял стол, покрытый чистой скатертью. На столе должно быть всё необходимое для Таинства, и там уже стояло блюдо с зёрнами пшеницы, в центре которого был установлен сосудик в форме лампады, дабы освятить елей, водружены семь ватных палочек и семь свечей, рядом с блюдом находился стаканчик с красным вином. Батюшка достал флакончик с чистым елеем, положил на стол святое Евангелие и Крест, подошёл к двери, возле которой толпилось собравшееся вместе по печальному поводу большое семейство, и закрыл её. Таинство началось… Две старые девы – младшие сёстры умирающей, приживалка, три дочери, зятья и многочисленные внуки терпеливо дожидались возле опочивальни, когда можно будет зайти попрощаться с Марфой Митрофановной – такова была её воля, ослушаться которую никто не смел. Наконец дверь отворилась, и отец Никодим пригласил родню прощаться.
– По одному заходить! – строго велел он, вовсе не надеясь на послушание, и встал у изголовья рядом с доктором. Началась церемония прощания. Старуха у всех просила прощения, наставляла, как дальше без неё жить, каждому что-то шептала на ухо. Её сёстры зашли вместе первыми и вышли обратно вместе же, с поджатыми губами и дрожащими подбородками, смахивая с глаз мелкие слезинки: умирающая сестра позаботилась о будущем любимых «девочек», солидным документом закрепив их право проживать в родовом имении, в Осиновке, да и денег им оставила изрядно. Сухонькая старенькая приживалка прятала лицо в измятый промокший платок, рыдая от горя и признательности: благодетельница назначила ей щедрое содержание. Дочери, тоже войдя к матери все вместе, тихо плакали и целовали мамины руки, и, покинув покои, бессильно рухнули на стулья: в сей тяжёлый момент их мало интересовало материальное, им нужна была живая мама. Над ними захлопотала прислуга, а мужья по очереди пошли прощаться со своей властной тёщей. Выходили они со скорбно-задумчивыми лицами, пряча в глазах довольную искорку: тёща дала понять, что они заслужили её благосклонность, и вознаграждение будет очень достойным. Разновозрастные внуки шли в покои, испуганно оглядываясь на родителей, и возвращались с мокрыми глазами, крепко сжимая в ладошках золотые монеты – прощальный бабушкин подарок.
Наконец остался последний внук – десятилетний Петруша. В отличие от братьев,