правильно к звездам.
Не жалею, не плачу, стою и смотрю,
Что же выйдет из моего творчества:
Боль глаголом прижгу и судьбу покорю
Или буду молчать и затворничать.
Ы
языка клык
Мне всегда открывается та же
Залитая чернилом страница.
Промозглых вечеров извечная тоска
в случайности заката совершит
стихийный самосуд,
между распятием раскаяния души
и плетью языка
лежит пропасть сознания —
его вплетения душу спасут.
Бессмысленные возлияния заполнят пустоту
звуками бульканья,
повышен градус от/ст/упления в крови,
и миропонимание ума заменит красоту
невыразимой лаской —
соучастием
в великом погружении внутрь
сил любви; огонь трепещет,
обреченный наготой
на жар, – его дождем, вином
и тишиной не погасить,
лишь через сон в согласии-
смирении с самим собой
возможно облегчение испытать,
во тьме луч света обрести
и пламя приручить.
Унылых вечеров постылая тоска
тревожит сердце скоротечной
болью одиночества пути,
и ожидание пророчества зудит в груди —
котел слияния вселенных
лижет пламень языка.
Ъ
изъяснение изъяна
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
Влюбвизъяснениеберлину —
старинный
способ стихосотворения,
ряды строк недлинных,
как будто бы идем мы по Неглинной,
как водится, не видя берегов.
Удар без слов и грез желанных,
угар без снов, городом данный,
увар бездонных улиц окаянных,
в которых каждый узел —
це́почка событий, перекресток,
сплетение глаз, рук, ртов.
Как-будто кто-то остановлен летом,
на сон грядущий насыпает гущи
кофейной ночи в полутьме бредущей
и дарит свет нам фонарей метущих
липовый цвет по мостовым
махровым языком.
Мы верим вам, потоки ядерного света,
ты возрожден за тем, чтоб быть отпетым
и новый сон посередине лета
в душе запечатлеть в ядреном гетто,
зеленом где-то в парке между двух мостов.
Мы слышим звуки города:
шипение машин, стоны трамвая,
мы тянем бит через соломинку
и ночи пропускаем через себя
бессонные, бесспорные огрехи,
и погружаемся в мир бесов без часов,
резонно получаем на орехи.
Мы видим