арабские напевы по радио. Машина оказалась американским армейским виллисом, с заляпанными грязью номерами. Кузен Максим устроился за рулем:
– Он не успел ничего нам сказать, – Джон боролся с тошнотой, – только шепнул, что нас везут в Джебел-Друз… – глухой горный массив возвышался на юге Сирии. Джон помнил, что здесь находилась и вилла, где держали в плену Адель:
– Может быть, Халиду отправили именно туда, – решил юноша, – вряд ли ее поселят в лагере, она девушка… – парень повозил его лицом по отбросам:
– Рассказать тебе, что делали с жидами в лагерях, – Джон услышал ухмылку в его голосе, – ты тоже закончишь дымом, проклятый продажный мерзавец…
Их с Халидой разделили, когда машина остановилась у проржавевших железных ворот. Джон почти ожидал увидеть надпись: «Arbeit Macht Frei». Кузен махнул в темноту:
– Иди, американец, – он помолчал, – удачи тебе…
Не успел Джон пройти и десятка шагов, как ему в лицо ударил острый луч фонарика. Глухо залаяли овчарки, его грубо толкнули в спину: «Стоять, руки вверх».
Наручники ему надели в голой комнатке, с выложенным кафелем стоком. Его багаж основательно распотрошили. Джону предъявили вырезку из захудалой южной газетенки о его демарше на призывном участке.
Его расспрашивали о Мобиле, где он якобы родился, о его семье и колледже, о том, где он провел последний год и где познакомился с мисс Ахдиб. Девушку называли неожиданно церемонно:
– В Нью-Йорке, – устало повторял Джон, – на ралли у здания ООН. Она протестовала с палестинским флагом, а я участвовал в пацифистском пикете… – на него светила мощная лампа. Отец рассказывал Джону о пытках в тюрьме Суханово:
– В СССР меня не пытали, – пришло в голову юноше, – а сразу вкололи фармацевтическую дрянь. Кажется, у здешних нацистов ничего такого нет, но надо быть осторожным…
Его не били, но тыкали под ребра, рвали волосы, плевали в лицо и отвешивали пощечины. Отбросы принес нынешний допрашивающий, крепкий мужик лет сорока:
– Он был в моих годах, когда закончилась война, – понял Джон, – наверняка, он подвизался охранником в лагере… – его обвиняли в связи с Халидой, поддержке мирового сионизма, еврейском происхождении и работе на Израиль. В ответ Джон упорно рассказывал выученную за последние полгода легенду:
– Они меня не убьют, – вздохнул Джон, – настоящие допросы еще не начались. Парни на мне тренируются, можно считать все разминкой, – немец пнул его ботинком в поясницу, Джон полетел в разлитую по камням лужу нечистот.
– Где тебе и место, – припечатал эсэсовец, – сдохни в своем дерьме, проклятый еврей, – в коридоре послышались шаги. Джон узнал голос кузена Максима:
– Надо привести его в порядок, – озабоченно заметил юноша по-немецки, – сюда идет начальство, – эсэсовец хохотнул:
– Бери шланг, а остальное в твоих руках, Миллер…
Он брезгливо ткнул Джона носком ботинка:
– Еще увидимся, лживый янки, – немец вышел,