пойманной акулы.
застыл лопоухим истуканом,
а вокруг меня порхают – бабочки-в-животах?
нет – она, она, она. но ее у меня нет
и больше никогда не будет.
это шершаво-кошмарное «никогда» – шикарное слово,
точно пиджак из вороньих перьев.
надеваешь его на голое тело ранним утром – и жуть.
и посему я возьму от поэзии все, что захочу.
поздно или рано.
вот почему я поэт.
ЭМПИРЕИ
точно больной зуб,
глубокой ночью дернется лифт сквозь тонкие стены,
тишина передернет затвор —
а я, будто зафлейтенная кобра,
всё еще раскачиваюсь перед монитором,
отдираю строки от зеленого лица,
как мидии с валуна, – наросли
за время прилива вдохновения…
исподволь прихожу в себя,
а крылатая душа всё еще парит в эмпиреях,
гуляет по комнатам
заброшенного дворца созвездий —
так олененок, освещенный синим лунным светом,
бродит по картинной галерее,
где серые мерцающие стены
увешаны шевелящимися
мордами львов.
НОЧНОЙ ИЮЛЬ
расстеленное в саду старое ватное одеяло;
лунный чертог паукообразный
раскинулся над нами шатром ветра,
тонко-металлической музыкой хитинового Баха
в исполнении электронного стрекота сверчков,
тишайшего чавканья, тонких шорохов —
сквозь узкие ветки яблонь и груш.
ночь слизывала нас, как лимонный сок с ножа,
и я чувствовал себя где-то далеко-далеко
в потустороннем Париже, как Эмиль Ажар.
ящером задирал голову от протяжного выдоха
и упирался отуманенным взором в кусты помидоров —
кусты-джентльмены укоризненно наблюдали
за нами, облокачивались на трости
в металлической сетке-оправе.
и детский мяч, укрывшись под скамьей,
точно глобус с вылинявшими материками,
бормотал во сне: «забери меня в коридор».
лунный свет притворялся спящей лисой
на поляне, заполненной зеленовато-синими цыплятами.
мы занимались любовью в райском саду,
жадно дышали, сверкали тугими поршнями,
напряженными ногами,
будто нефтяные насосы в Техасе,
мы качали древнюю и сладкую, как черный мед, тьму
из скважин звериной памяти,
и я не чувствовал боли – от ее ногтей,
от досадного камушка, впившегося в лодыжку,
не ощущал растертых коленей —
до консистенции вулканического варенья.
ее тело сияло красотой и заброшенностью:
ночные пустыни, над которыми проносятся
жадные руки – своевольными буранами.
и банальный расшатанный стол под вишней
вмиг обращался под нами
в эротический трон для двоих…
ночной июль —
заброшенная