не было ничего необычного, и Тесинджер не нашел оснований проявлять к ней особый интерес, объяснил Тарр. Ирина и сама была членом делегации, она хорошо разбиралась в тканях.
– Если уж на то пошло, то она была гораздо квалифицированнее, чем ее приятель, если можно его так назвать. Сущий ребенок и, по-моему, слегка синий чулок, но зато молода, и, когда она перестала плакать, у нее оказалась чертовски обаятельная улыбка, – живописал Тарр. – Она была приятным собеседником, – еще раз подчеркнул он, будто бросая кому-то вызов. – Когда в ее жизнь вошел мистер Томас из Аделаиды, она уже дошла до предела, терзаясь вопросом, как жить дальше с этим чертовым Борисом. Ей показалось, будто я сам архангел Гавриил. С кем еще она могла поговорить о своем муже без опаски? У нее не было приятелей в составе делегации, у нее вообще не было никого, кому бы она доверяла; даже дома, в Москве. Тот, кто через все это не прошел, не поймет, что это такое – поддерживать разваливающиеся отношения, постоянно находясь в разъездах. – Смайли снова впал в глубокий транс. – Отель за отелем, город за городом, нельзя даже непринужденно поговорить с местными или ответить на улыбку незнакомца – так она описывала свою жизнь. Она считала такое положение гнусным, мистер Смайли, и все эти ее страстные признания и пустая бутылка из-под водки возле кровати говорили сами за себя. Почему она не может жить, как все нормальные люди? – повторяла она. Почему она не может наслаждаться божественным сиянием солнца, как все остальные? Она любит осматривать достопримечательности, она любит детей. Почему у нее не может быть своего собственного? Ребенка, рожденного на свободе, не в рабстве. Она продолжала повторять: рожденного в рабстве, рожденного на свободе. «Я жизнерадостный человек, Томас. Я нормальная общительная девушка. Я люблю людей. Почему я должна обманывать тех, кого люблю?» Затем она обмолвилась, что вся беда в том, что когда-то, давным-давно, ее отобрали для работы, которая сделала ее холодной, как старуха, и лишила общения с Богом. Вот почему она постоянно пьет и плачет не переставая. К этому времени она слегка подзабыла о своем муже, более того, стала извиняться за свою хандру. – Тарр снова запнулся. – Я чуял, мистер Смайли, у нее золотое сердце. Я моментально просекаю такие вещи. Говорят, знание – сила, сэр, и в Ирине была эта сила; в ней была какая-то неподдельность. Может быть, это называется безрассудством, но она была готова отдать всю себя без остатка. Я очень тонко чувствую душевную щедрость в женщине, когда сталкиваюсь с этим, мистер Смайли. Такой уж меня талант. Господи, как описать это чутье? Ну вот, например, некоторые люди умеют чувствовать воду под землей.
Он, казалось, ожидал сострадания, и Смайли сказал:
– Я понимаю, – и дернул себя за мочку уха.
Тарр молчал дольше обычного, глядя на Смайли с таким выражением, будто ожидал от него еще чего-то.
– Первое, что я сделал следующим утром, – это отменил свой вылет и переехал в другой отель, – произнес он наконец.
Внезапно Смайли широко открыл глаза:
– Что ты передал в Лондон?
– Ничего.
– Почему?
– Потому