сообщила мне на ухо:
– Четыре комнаты было.
– Почему? Детская, кабинет и общая – всего три.
– Нет, у свекрови отдельная была. Она Нинке рассказывала, что свекровь капризная была, с ребенком спать не хотела, пришлось ей свою спальню отдать, а самим в общей спать. Вот жили начальники!
Как-то Нина рассказала, что в то время, когда они с мужем были на курорте, нянька на свой вкус купила их дочке Нелли длинное красное плюшевое пальто и черную меховую шапку.
– Я не узнала дочку, – говорила Нина. – Она была такая изящная, а тут – настоящая матрешка! Ну я тут же пошла и купила ей коротенькую меховую шубку, а это уродство велела няне отдать кому хочет, но чтобы в доме не было.
Мотя присвистнула.
– Слышала, – зашептала она, – новую плюшевую шубу отдала и шапку меховую! Вот жили! У Нинки три шубы было: котиковая, белая меховая и с собой здесь бостоновая с лисой. У Нинки любовник был!
– Откуда ты знаешь, она тебе рассказывала?
– Вале рассказывала. На курорте она одна была, без мужа, а он приехал, говорит, скучно, без вас город пустой! А муж тоже приехал. Так тот ночью сел в машину – и был таков. Вот, одного мужика мало, еще любовник понадобился. Жили начальники!
– Да что ты всех начальниками зовешь? Может, я тоже начальником была?
– Нет, твой муж учитель. Это рабочий человек. А ихние – начальники.
Не любила она начальников! Надо сказать, что некоторые основания у нее к тому были: за свои восемнадцать лет она не раз сталкивалась с “начальниками”, и каждый раз эти столкновения приносили ей немало горя.
Моте было двенадцать лет, когда закончилось ее мирное детство в селе близ Тарусы. Детство вспоминалось грибами и ягодами, плесканием по целым дням с ребятами в Оке, поездками в ночное, чудесной бабушкой, которая была первая песенница и сказочница на селе. Училась Мотя легко и радостно.
– Больно я шустрая была к арифметике и еще что сообразить, приспособить. Печку электрическую починю, пробки перегорят – вставлю. Воду из ручья провела на школьный двор. Учительница меня очень любила, все звала “Эдисончик, Эдисончик”.
Эта жизнь кончилась в 1929 году, когда родителей Моти раскулачили и сослали с тремя детьми, из которых старшей была Мотя, на Северный Урал. Привезли их в сентябре в лес, выгрузили и велели строиться. Лил дождь со снегом, кричали бабы, плакали дети. Кое-как вырыли землянки, слепили печки. Скотины не было, кормить детей нечем. В первый же год умерла средняя девочка. Отец с матерью пошли работать на лесоповал, а Мотя оставалась за хозяйку.
– Скучно там, – говорила Мотя. – Лето дождливое, короткое, зима лютая, школы не было. Мать с отцом работают с утра до ночи, а я – братишку нянчу, печку топлю, снег на воду растапливаю, а в землянке сыро, грязно, дымно, ребят по соседству мало, да все тоже с утра до ночи работают. Темнеет рано, керосину мало, сижу с лучиной да с коптилкой, а братишка все простужается да кашляет.
Так Мотя прожила до 1935 года. Исполнилось ей семнадцать лет, но паспорта