Я никогда не буду носить магическое оружие воинов-джиннов вместо кнута, удлиненного курука[1] и огненного кинжала.
Никогда!"
Мудрейший поступил предусмотрительно, раскинув шатер в сотне метров от рудоносной горы.
Медная жила на самом верху выходила на поверхность, и отдельные каменные пласты ближе к вершине устойчивостью не отличались. Слишком часто случались осыпи и обвалы, под которыми гибли люди. А порой и джинны.
Конечно, среди силатов таких, кто не способен предугадать приближение обвала, было немного.
И все же несчастные случаи происходили регулярно.
И страшно гневили владыку Саркона. «Неумение пользоваться врожденным даром – жестокий грех, – говорил владыка, – я буду безжалостно карать тех, кто не развивает магическую интуицию. Такие существа недостойны того, чтобы называться джиннами. Это выродки, они обречены на вымирание».
Проницательность самого Саркона была поистине удивительной. Находясь в самом центре страны, он мог предсказать приближение конфликта с соседями на той или иной границе Хазгаарда. Уникальный дар позволял владыке наносить упреждающие удары. И соседи справедливо полагали, что когда-нибудь владыке Саркону станет тесно в своих владениях, и он придет, чтобы забрать их земли. Они заключали между собой союзы, но все кратковременные договоренности быстро нарушались – как известно, ни один силат не станет общаться с равным на равных…
Надсмотрщик Хазар'pa нахмурился. Иногда ему казалось, что владыка забрался в его голову и внушает ему решения, сообщает, как он должен поступить в той или иной ситуации. Хазар'ре очень не нравилось это чувство. Стойкое ощущение присутствия владыки Хазгаарда не оставляло его даже во сне. Иногда, просыпаясь среди ночи, он подолгу не мог уснуть, слышал, как глубокий голос бормочет невнятно в голове, нашептывает слова. И откуда-то издалека приходило осознание: это сам Саркон обращается к нему, заглядывает в душу и требует от него верности и слепого послушания…
Несколько слуг-людей возле шатра Мудрейшего готовили пищу для посланника синедриона – разделывали туши хищных собак, мешали в чанах ароматную навозную жижу. Двое стояли над варевом с опахалами и разгоняли мух. У входа в шатер три ифрита-стража раздували ноздри, поглядывая на чаны с явным желанием разделить трапезу с посланником.
– Здесь я тебя покину! – ифрит-воин дважды ударил сжатой в кулак ладонью в грудь. Надсмотрщик повторил жест прощания.
– Мудрейший ждет меня, – бросил он стражам, которые сдвинулись при его приближении, став плечом к плечу.
– Пусть войдет, – послышался вкрадчивый, напевный голос первого силата синедриона – Каркума, прозванного Мудрейшим за умение так вести государственные дела, чтобы казна всегда была полна и подданные Саркона довольны жизнью. Разумеется, подданными считались только представители высшей расы.
Стража расступилась. Надсмотрщик откинул полог и шагнул внутрь. Каркум сидел в центре шатра, на вышитой