бы во двор, грохоча по деревянному настилу, чтобы вынести собаке миску с горячей кашей и захватить дров. От миски оставался бы в воздухе белый след… У нас непременно была бы собака и сосна возле ограды. И я покрасила бы стены солнечным цветом.
За сто метров до школы из ниоткуда возникала асфальтированная дорога, и это означало, что фантазиям пришел конец.
Построенное еще при Сталине здание школы красовалось множеством «архитектурных излишеств». Белые полуколонны исправно поддерживали пошатнувшуюся от глобальных потрясений школьную систему, а крошечные балкончики изо всех сил пытались придать однообразию наших будней ощущение изящной легкости. Маме, которая позволяла себе мечтать даже в школе, всегда мерещилось, что по ночам на одном из этих балкончиков (каждый раз – другом) появляется боязливая Джульетта, спутавшая земли и времена, и, дрожа от бесчувственного мороза, все ждет и ждет своего заплутавшего мальчика. Они так и не встретились, потому что жизнь уже дала им другие имена и новые роли.
В школе никогда не бывало тихо, даже когда шли уроки, она утробно урчала, как недавно насытившееся чудовище, которое снова начинает ощущать признаки голода. Тех, кто попадал в его цепкие лапы, оно высасывало полностью, не давая опомниться и заметить, как скудеют с годами мозг и душа, как иссыхает сердце… Что? Уже весна? Когда же замечать, дружочек? Четыре подготовки сегодня!
Мама была исторгнута этим ненасытным организмом. Она не могла прийтись ему по вкусу, потому что слишком отличалась ото всех. Например, она никак не могла разучиться мечтать, хотя мечты ее сводились к одному: Петербург… Петербург… Каждый год у нас не хватало средств, чтобы съездить туда всей семьей, я так и не увидела маминого города. Если когда-нибудь я все же окажусь там, то вряд ли испытаю обещанную радость. К тому времени Петербург лишится мамы навсегда.
Мама не уговаривала Лэрис изменить планы, когда она зашла попрощаться. Ту звала Москва. Они с Лэрис были созданы друг для друга, обе шумные и неугомонные. Мама умирала, как, ей казалось, умирал ее город – глубокой, невидимой постороннему смертью. Может быть, дело было даже не в деньгах… Мама просто боялась вернуться туда и лишиться единственной высокой мечты. Города, в которых мы родились, прорастают в нас глубже, чем мы можем предположить, в преступной гордыне скитаясь по миру.
Задержавшись в вестибюле, я перебросилась парой фраз с гардеробщицей. Я всегда была в курсе всех семейных дел школьной «обслуги», как выражалась директор, удивленно поднимавшая брови всякий раз, когда видела меня в такой компании. Ей было не понять: среди них нет нужды постоянно доказывать, что ты – не дура. Я устала заниматься этим еще в детстве.
– Все на месте?
Я влетела в нашу «комнату для внеклассных занятий» за несколько минут до звонка. Это было непростительно: я была обязана встречать ребят, а не они меня. Сдержанное радостное мычание наполнило закуток, переоборудованный из бывшего туалета, в стены которого, видимо, на века въелся удушливый запах.