вольтижировать молодые люди умеют. Самые лучшие удостаиваются чести стоять с топориками на торжественных приемах, ну а кто нерадив… не обессудьте! Таким нехитрым способом я пытаюсь донести до подданных, что происхождение – вещь, конечно, важная, но служить все одно надо! Есть еще один кирасирский эскадрон из мекленбургских дворян, во всем соперничающий со своими русскими товарищами. До дуэлей, слава богу, пока не доходило, но смотрят ребята друг на друга частенько волками.
Наконец, усевшись, я делаю знак Вельяминову, и тот заканчивает титулование словами:
– …жалует своих верных слуг!
Собравшиеся дружно поднимаются и занимают свои места. В смысле, думские чины и духовенство рассаживаются по своим лавкам, стоящим вдоль стен, а земцы остаются толпиться посреди палаты. Затем вперед выходит Кузьма Минин и, поклонившись, разворачивает скрученный бумажный лист. Вообще-то бывший посадский староста давно пожалован в думные дворяне и награжден вотчинами, но по-прежнему является представителем городов. Читать он, кстати, не умеет, но шпарит по памяти так, будто заправский глашатай, читающий указ на площади:
– Великий государь, мы, верные твои холопы, припадаем к ногам твоим и просим милости!..
Разумеется, я знаю заранее, о чем будет говорить Минин, но форма превыше всего, и он подробно докладывает обо всех обстоятельствах дела. Если коротко, то все началось с жалоб посадских жителей на царских воевод, поставленных на кормление. Потомки удельных князей немало поиздержались за время Смуты и, оказавшись в провинциальных городах, решили, что настало самое время, чтобы восполнить потери, тем паче что практически полное отсутствие внятного законодательства открывает самые радужные перспективы для подобного рода деятельности. Города, правда, тоже не благоденствуют, и потому действия воевод не находят понимания у электората. К тому же царские подати тоже растут, но то царские! Так что, надежа государь, для тебя нам ничего не жалко, а вот от мздоимства – ослобони! Представители духовенства помалкивают, дескать, то дела мирские, думцы в основном тоже не реагируют, но есть и среди них буйные. Не дождавшись окончания «чтения», с места вскакивает князь Лыков и трубно кричит:
– Царь-батюшка, это что же за поклеп такой на слуг твоих верных! Они ночами не спят, все думают, как твоему величеству услужить да прибытки казны умножить, а черные людишки на них за то ябеды пишут! Конечно, со своим нажитым расставаться никто не хочет, но ведь то твои воеводы не для себя, а для твоего царского величества стараются!
Бояре, до сих пор сидевшие смирно, заметно приободряются и одобрительно кивают на каждое слово Бориса Михайловича.
– Так это, значит, курский воевода Юрка Татищев за-ради государя гостей[18] тамошних в клетку сажал и голодом морил, пока их родные не выкупили? – не без ехидства спрашивает у него Минин.
– Тебе бы, Кузька, по худости рода промолчать сподобнее! –