и, конечно, не покинем тонущего, ты прав, даже если только что бились с ним борт о борт. Пусть дева Эовин, дочь Эотара, остаётся с нами.
Вечером того же дня Фолко сидел в одиночестве – Малыш помогал Эовин обустраиваться. Гномы осмотрели её снаряжение, нашли в нём немало «изъянов и нехваток», как выразился Торин, и с задором взялись за дело.
Пальцы хоббита нащупали перстень принца Форвё. Как он говорил друзьям – теперь это обычное украшение, волшебство давно ушло, или угасло, или расточилось; как и с клинком Отрины, тоже сделавшимся обычным оружием, хотя и прекрасной работы и с идеальной заточкой.
Магия ушла из Средиземья, ушла вместе с эльфийскими кольцами, вместе с кольцами гномов и людей; последнее из них самолично сбросил в Ородруин не кто иной, как он, Фолко, сын Хэмфаста.
И, как бы ни хотелось объяснить всё случившееся с Эодрейдом «злой волей иномировых сил», воля тут, скорее всего, была самая что ни на есть обычная, человеческая.
Лунный свет коснулся поверхности отполированного голубого камня; хоббит сидел, задумчиво вглядываясь в него и вспоминая. Где-то они теперь, верные друзья, эльфы-Авари, что творится у них дома, на дальнем востоке? Хорошо, конечно, что доля его есть и в возрождённом Эдорасе и в отвоёванном Минас-Тирите, где по-прежнему цветёт Белое Древо, осквернить которое не осмелились даже харадримы. Орки – те бы, наверное, не поколебались, особенно пока служили Саурону, а вот харадримы – нет. Всё-таки они люди, пусть в большинстве своём скверные и злобные, такие, что с ними приходится драться насмерть.
Цветёт Белое Древо, стоит Минас-Тирит, правда, король Гондора так до сих пор и не вернулся туда, предпочитая куда более безопасный Дол Амрот, но всё равно. Гондор выстоял и воспрял, воспрял и Рохан, а там, глядишь, удастся восстановить и Арнор…
Так думал хоббит, сидя под летними звёздами, и сам не заметил, как в глубине самоцвета на его пальце вдруг ожил алый мотылёк, чьи призрачные крылышки опускались и вновь поднимались в такт биению сердца самого Фолко.
Хоббит замер, впившись взглядом в самоцвет. Он не знал, почему ожил дремавший столько времени камень; но, отбрасывая сомнения, попытался, как встарь, мысленно дотянуться до подарившего ему эту вещь – до принца Форвё.
Где-то глубоко в душе хоббита, словно взламывая корку льда, вдруг шевельнулось нечто, казалось бы, прочно забытое, воскрешающее давние дни погони за Олмером. Нечто вроде долгожданной боли, когда с хрустом выдирается гнилой, распавшийся зуб.
Невольно Фолко схватился за грудь – где, как всегда, висел клинок Отрины – и уже не удивился, ощутив слабое, но всё-таки тепло.
Ночью, под звёздами и луной, ему напоминала о себе древняя сила, что, казалось, успела уснуть навсегда.
Хоббит всматривался всё пристальнее и пристальнее в трепетание алых крылышек; он переставал ощущать собственное тело, казалось, он парит в неведомом призрачном океане, где, кроме него – лишь его поводырь, огнистое создание из раскрывшегося камня на перстне.
Впереди среди серой мглы лучился яркий, обжигающий глаза свет. И не просто лучился – он пронзал хоббита