Витя! – заходится криком жена.
Мое имя не Витя, – говорю ей, – уже забыла, как мужа своего зовут? Но вместо фразы вновь получается вой, всего лишь бессильный вой… Я хватаю, наконец, ее за плечо, подтягиваю к себе – рвется прочь! Месит воздух свободной рукой, сдирая с меня ветхую ткань, обнажая мои грязно-серые ребра, и я с наслаждением бью ее по лицу.
Дрянь.
Она опрокидывается на спину и замолкает. Опять становится тихо. Впрочем, теперь слышно, как стонет в коридоре старуха:
– Господи, за что? Зачем он явился, Господи, всю жизнь мне сломал, пьяница, недоделок чертов, даже подохнуть нормально не мог – зачем, зачем? Я же похоронила его, похоронила, Господи…
О ком она? Уставилась мутным взглядом в раскрытую дверь, не решаясь войти. Кто такая? Не имеет значения. Друг семьи мирно прилег на пол, это главное. Друг семьи пытается ползти куда-то, растопырив волосатые ноги, выгибаясь и натужно хрюкая. Он уже помочился под себя, он явно собирается выпустить из кишечника все лишнее. Пакостное существо. Выскочившая наружу мошна мелко дергается – это, это главное… Жена поднимается, шепча: «Витя, Витя, Витя…» – совсем сдурела, бесстыжая. Забыла, из какого дерьма тебя вытащили? Сжав костяшки пальцев, делаю шаг – к ней.
Она…
Ее нет в супружеской спальне.
Чтобы разбить своим телом окно, нужна секунда. Чтобы долететь до асфальта – эн секунд. Седьмой этаж, эн плюс один, и ее больше нет, твари неблагодарной. Сама решила, сама нашла выход из положения. Старуха хрипит где-то сзади:
– Ты же дочь убил! Дочь, наша дочь! Господи, за что?
Старуха уже здесь, ползет к окну, однако выглянуть не успевает, падает возле подоконника, хватая ртом воздух. Какая дочь? – кричу я. Бред, просто бред! Моей дочери и трех лет не исполнилось, – кричу я им всем, – моя дочь должна быть в детской, если только ваши выстрелы ее не разбудили… Мир наполнен воем. Низким, утробным – заткнуть уши, разбить головой стены.
И вдруг получается осмысленный звук. Рожденный в груди, звук сотрясает позвоночник, рвется наверх, клокочет, толкается, – распирает вставшие на пути челюсти, – наконец-то складываясь во фразу:
– Кто звал меня?
Освободился!
Кто звал меня? Ответа нет, и я выхожу в коридор, переступив через того, который под ногами. Из детской выглядывает заспанный всклокоченный пацан, обнаруживает меня, оторопело говорит:
– Ой, чего это? – и сразу прячется.
Голос его неожиданно остр – пронзает, словно копье. Я вздрагиваю, но движения не прекращаю. Останавливаюсь возле вешалки, чтобы посмотреть на себя в зеркало. Череп и кости, жуть. Кто я, Господи? Зачем, за что… Смотрю и смотрю, не могу отвести взгляд. Как я смотрю, если вместо глаз у меня дырки? Как я слышу, как думаю?..
Мальчишка снова высовывается, бесстрашно вопит, срываясь:
– Папа! Тут чего-то такое ходит! Бабушка-а!..
Кто звал меня, – мгновенно оборачиваюсь. Он шарахается – нет мне ответа…
Впрочем, не так уж я