и грохота, глядя на отблески багровых взрывов. Это фашисты безжалостно бомбили узловую станцию Кочетовка в 20 километрах от нас. Все в страхе и панике ждали налета на наш железнодорожный узел. Но на сей раз Бог миловал.
Позже мама вспоминала, как их поезд едва тащился по единственному наспех уложенному пути. Вокруг еще горела земля и разбитые остовы вагонов, дымилось зерно у искореженного элеватора, валялись обгоревшие тела людей, трупы лошадей, вздыбленные рельсы. Пахло гарью, и в воздухе стоял смрад, удушливый нестерпимый отвратительный смрад, разрывающий все внутри.
«Невозможно передать словами весь ужас, охвативший меня, – продолжала мама и с горечью вопрошала: «Зачем же нашего отца, такого нужного человека, защитника Родины усылают Бог весть в какую даль? Он служил в Красной армии, имел поощрения за добросовестную и умелую службу. Как бы он сейчас пригодился, находясь среди тех, кто должен бить фашистских гадов!»
В лагере отец не чурался никакой работы, и его за это ценили. Работящий, бесконфликтный, умеющий постоять за себя не горлом, а делом, – в кругу зэков его знали и уважали, как доброго отца, примерного семьянина, любящего и любимого мужа. Умения и навыки, приобретенные им в большой семье и на воинской и гражданской службе, пришлись как нельзя кстати в условиях лагерной жизни. Он мог построить дом, сложить печь, даже смастерить насос. Пригодились и сметливость, и умение без нивелира выставить на глазок строгий ряд опор под сооружение, будь то забор или стена барака.
«Всякое было в той жизни, – вспоминал он иногда, – и болезни, и голод, и холод, но никогда я не был жалобщиком или стукачом».
Рассказывал отец и о непростой науке выживания в лагере:
«В лютый мороз нам выдавали смерзшуюся, как камень, плитку хлеба. Чтобы утолить нестерпимый голод, многие жадно набрасывались на заледеневшую краюху, разгрызая и захлебываясь слюной. Никакие уговоры и предостережения о том, что можно заработать язву желудка, не действовали. Я же клал эту плитку за пазуху, отогревал и, получив кружку кипятка, бросал хлеб в горячую воду. Получалась теплая кашица, которая немного согревала и насыщала».
Или…
«Как-то раз нос к носу на лесной дороге встретился с медведем. Уж больно большим показался мне тот зверь, особенно когда встал на задние лапы. «Ну, все, конец, – подумал я, – ведь в руках даже палки нет, чтобы отмахнуться». Смотрим друг на друга. А у меня в мыслях: «Ну зачем я тебе, такой горемыка?» Секунды длилось это противостояние, показавшееся вечностью. Медведь прорычал недовольно, опустился на передние лапы и нехотя поковылял на волю в родную тайгу. А я, постояв немного в оцепенении, побрел в свою охраняемую клетку под названием ИТЛ[1]».
Все долгие восемь лет отцу пришлось тянуть тюремную и лагерную лямку, и еще почти два года, освободившись, он не имел права покидать место отсидки.
В 1946 году отец вернулся домой. Клеймо «врага народа», как дамоклов меч, висело над ним – нигде не принимали на работу. После долгих мытарств