– не армяне делали. Если бы армяне, фиг бы набойки так быстро отвалились». О, это великое самомнение маленьких народов!
– С вас триста рублей, – начинает заполнять квитанцию, – фамилия?
– Абгарян, – говорю я, пряча улыбку.
Он вскидывает глаза:
– Из Армении?
– Да. А вы?
– Тоже.
– Откуда?
– Из Берда.
– Я так и знала! Я сразу поняла, что вы мой земляк.
– Вы чья дочка? (Никогда не спросят имени. Всегда – чья дочка. Или – из какого рода.)
– Доктора Абгаряна.
– О, а я из рода Меликян. Знаю, ваша бабушка тоже была Меликян. С вас семьдесят рублей. Только за материал возьму, за работу не буду.
– Мне неудобно. Давайте я заплачу, как все.
– Обижаете, сестра. Или не приходите больше к нам, или платите, сколько говорю.
Торговалась с пеной у рта. Заплатила сто двадцать рублей.
Недавно иду из магазина, он высовывается по пояс в окно.
– Подождите. Вы Наринэ Абгарян?
– Да.
– Сейчас! – выскакивает из мастерской, бежит, размахивая книгой.
– Подпишите, пожалуйста, дочкам. Я уже неделю вас караулю, по фотографии на обложке вычислил, что это вы.
– Как дочек зовут?
– Дарья и Маринэ.
– Вразнобой назвали?
– Ага, жена русская. Честно поделили.
– А если мальчик?
– Если мальчик, назовем обтекаемо.
– Как это «обтекаемо»?
– Максим. Чтобы и нашим и вашим.
Посмеялись.
Я делаю зарубку на памяти – Степан Меликян, сын Амирама Меликяна, сапожник. Потяни за ниточку – и воспоминания превратятся в ленту Мебиуса – как бы далеко ни уходил, возвращаешься в отправную точку. Каменный дом с потемневшей от времени деревянной верандой, большой яблоневый сад, обязательное тутовое дерево во дворе – в июне Амирам будет стряхивать спелые, сладкие плоды, легонько колотя дубинкой по веткам. А домашние будут ловить в большой тент стремительно темнеющие от медового сока ягоды.
Тент отзывается дробным стуком на звездопад плодов – пх-пх, пх-пх. Если спрятаться под ним, то кажется, что идет самый настоящий град. Маленький Степан подставляет спину падающим ягодам, ойкает. Выползает счастливый, щербетно-липучий, перемазанный с ног до головы тутовым соком.
Свежую ягоду пустят на варенье и сироп, а из перебродившей сделают самогон – тяжеленный, неподъемный. Выпил – и слава богу, что выжил. В Берде пьют такое, какое приезжим не переварить. Воистину, что нашему человеку хорошо, то остальным – смерть. На том и держимся.
С громким стуком захлопывается дверь мастерской – Степан ушел принимать очередной заказ. Я стою, ошеломленная, посреди Москвы. В воздухе кружит мартовский снег. Если поймать его на кончик языка, он отдает горным родником. И совсем немного – подснежниками.
– Молодежь теперь умная, сло́ва ей поперек не скажешь!
Старенькая Ясаман стряхивает с фартука невидимые крошки, одергивает