передумали. Решили ещё чуток времени голубкам дать, пусть поворкуют! Вышли из Академии, прогулялись до ближайшей студенческой забегаловки на Карлхайнц-Штокхаузен-штрассе, пропустили по паре жбанов пивка, поторчали под классику немецкого авангарда. После чего Борёк категорически заявил, что страшно устал, что от этой какофонии у него дико разболелась голова, и поплёлся восвояси, спать. Между тем пара часов, наверное, уже прошла, хватит, по идее, ворковать-то! На месяц вперёд намиловались небось! Роланду ничего иного не оставалось, как вернуться к постылым матрицам, «пыжилке» холодной, другу своему – Юрке Ширяеву. И подружке его…
– Входите, мальчики, не заперто!
– Один нынче я! Хм… Мальчик…
– А где Боренька потерялся? Ха! Ну и ладненько. Так даже лучше, суеты меньше.
Судя по всему, совсем ещё недавно в комнате было жарко. Очень жарко! Не в смысле, ясный пень, экстраординарного повышения градусов Цельсия или, скажем, Фаренгейта, вовсе нет! Жаркие любовные баталии раскалили атмосферу Юркиной берлоги, не иначе.
Стартовало оное действо, видимо, здесь же, на рабочем столе, отсвечивающем теперь посередь комнаты девственно чистой, до блеска натёртой столешницей. Будто бы случайно забредший на огонёк Мистер Пропер 15 тщательнейшим образом обработал поверхность своими симпатичными фланелевыми штанишками. Кроме того, с порога бросавшаяся в глаза нынешняя его, стола, неустойчивость – просто-таки вопиющая кривизна! – чего доселе определённо не наблюдалось, скорее всего, свидетельствовала о безнадёжно сломанной ножке, повреждённой, вероятно, вследствие излишней нагрузки или, быть может, некоего чрезмерно энергичного расшатывающего воздействия. Интересно знать, какого? Что бы это могло быть? Мда-а-а… Вопросов больше, чем ответов.
Затем звериные игрища, предположительно, переместились в ванную, многочисленные чему свидетельства – лужи на полу, валяющиеся там-сям мокрые полотенца, тапочки, иные интимные принадлежности. Какие-такие интимные? Трусы мужские!
Завершилось же всё в конце концов вполне традиционно, на огромной Юркиной постели, где Роланд обоих участников шалой вампуки, собственно, и обнаружил. Ширяев возлежал на спине, красив, словно африканский буйвол, огромный, мускулистый, широко, подобно буйволиным рогам, раскинув руки, и отчаянно храпел. Рядом, изящно поджав поблескивающие темно-алыми ноготками стройные ножки, притулилась разлюбезная Жанна Сергеевна и как ни в чём не бывало наводила изрядно поистёртый марафет.
На ней был любимый Юркин махровый халат, и всё бы хорошо, коль не было б столь… мягко говоря, эпатажно. Ибо, небрежно накинутый на плечи, он вообще ничего не прикрывал, бесстыдно выставив на всеобщее обозрение потрясающую женскую нагую фактуру, зовущую, возбуждающую порочную красоту, простецкое созерцание которой уже само по себе явилось неслабым испытанием для легкоранимой тевтонской психики. Сердцебиение, знамо дело, участилось, слюноотделение, соответственно, повысилось, штаны зашевелились. Стыдоба-то