небольшой, но все же зазор. Откуда я мог безнаказанно видеть что происходит снаружи, оставаясь незамеченным.
…И узрел я как на паркетном полу стояли две ступни с крупными, черными ногтями, с колечками, настоящие ножки, женские лапки во плоти! Был я в каких-то пяти сантиметрах от них. Пятьдесят миллиметров меня разделяло от объекта моего вожделения! Я мог разглядеть крохотные аккуратные заусеньчики на нескольких пальчиках, узоры на колечках. Ее пухлые подушечки немножко распластались о паркет, как желе. Рост моей тети чуть ниже моего нынешнего, примерно сто восемьдесят сантиметров. О да, она высока во всех смыслах. Размер ноги – сорок первый. Она являлась истинной гигантессой для меня в детские времена. И не только в детские.
…Истовость того акта самоудовлетворения трудно описать. Я силился придвинуться как можно ближе, но пришлось бы тогда вылезти из моего замка…Как же я хотел прикоснуться к ним, понюхать, обласкать, потрогать, впиться в ее кожу, нежную, тонкую и гладкую, губами и зубами, трогать и трогать их, прижаться, обнюхивать и лизать… Но мне хватило одного вида, этого оказалось достаточно. Ох, как достаточно! Финиш был такой силы, что я, несмотря на явную угрозу выдать себя, издал стон. Впервые в жизни. Прямо как те взрослые мужики в фильмах после двенадцати.
– Эй, ты чего там делаешь?
Я сразу унял все звуки, затаил дыхание.
– Играю.
– А почему хнычишь?
– Нога затекла.
Я так и ответил. Сам не пойму почему.
– Ладно, хватит, вылезай. Ужин скоро. Но чтобы сейчас же все убрал. Сам.
Есть, моя госпожа! Но это я сейчас добавляю, тогда я такого не ответил, ясен пень.
***
Налил бокал вина. Подумал, подумал, взял целую бутылку и пошел с ней обратно в комнату. Приложился к горлышку.
Рак – дерьмовая вещь. Я с содроганием наблюдал изменения во внешности своей родственницы, как на моих глазах она лысела, чахла, серела, худела, херела. Но ни разу она не проявила слабину при моих визитах, всегда держалась бодрячком, духарилась изо всех своих двужильных возможностей. Но мне же этого не требовалось! Эта женщина мне давным-давно доказала все, что можно доказать, мое мнение о ней не изменится никогда и ни за что. Если она от боли заплачет или поморщится при разговоре, или решится выговориться, сжать мою руку и поплакать – я всегда протяну эту руку, всегда в любое время, днем и ночью, в жару и в холод, все выслушаю, обниму ее, бережно, чисто по-родственному, дам выплакаться. Но нет, она себе подобного не позволит. Меня это отчасти обижает. Потому что помимо вашего покорного слуги, к ней наведывается несколько коллег по работе, какие-то другие люди, глава ее охраны, прочие личности, их немало. И обидно то, что со всеми, как я мог понять, она держится примерно одинаково. Мне-то казалось, я заслужил капельку особого, отдельного отношения. Видимо, нет. Или я что-то недопонимаю или понимаю не так. Понять что-то или кого-то не так мне до крайности свойственно, говоря на прямоту.
За