не гаси ни уголька.
Краса тихонько, боже мой,
Произнесла: «Прости, седой.
Не виновата я, беда,
Нет в сердце жара у меня.
Разбита этим вся судьба.
Любовь наука забрала.
Хочу кого-то я любить
И этот жар ему дарить.
А жара уже в сердце нет,
И нет звезды, дарящей свет».
– Мне, может, в птицу обратиться,
Чтобы огнем в любви делиться?
Как вам явить огонь для счастья?
С чем-то должны вы распрощаться.
У лебединого причала,
Где любовь вечностью звучала.
Ребро любви нужно сменить
И где-то новое вам вшить.
И разродитесь вы яйцом
Большой любви, её теплом.
Теперь исчезните, летите,
Крылом мне только помашите.
Огонь из сердца будто жертву
Пока дарю в полет, как песню.
Как фату завтрашнего дня,
С огнем и песней без конца.
Но вот фату огня, что я
Подарком сделал от себя,
Другого сердца не заденет
Да и обрадовать не смеет.
Её порвет печаль измены,
В душе оставив накипь пены.
И лишь ребенок из яйца
Вас будет радовать любя.
Прости, влетевшая в окно,
Что так в глазах моих темно.
* * *
Мой друг аспирант не знал, от кого этот букет, и передал мне, но когда я прочла письмо, то скорее расстроилась, чем обрадовалась. Его заинтриговало моё выражение лица, и он стал интересоваться причиной. Я ему все послания показала, но правильно разъяснить не смогла, и он сказал, что это бред выживающего из ума немолодого мужчины.
Меня этот ответ расстроил, и я, спросив себя, почему, ответа не нашла. Вечером, придя к себе домой и собрав все его послания, еще раз прочитала их. Вот незадача, опять расстроилась, ведь уже седой мужчина, а впал в юношескую стихотворную романтику. Тут поймала себя на мысли, что он напоминает мне чем-то моего отца. Вспомнила и то, что и сама в юности писала стихи. Когда мои стихи, в которых я выворачивала интимность своей души, привели к трагедии, я зареклась никогда больше не писать.
Стихи требуют откровенности, а у каждой женщины должна быть тайна.
Боже мой, говорила я сама с собой, он в стихах довольно смел и, похоже, не думает о возможности своего осуждения. Мне казалось, что его стихи терроризируют сознание и провоцируют смутные, и даже непристойные, мысли, требующие какого-то поступка. С этими мыслями я уснула.
Проснулась от удивления странному сну. В этом сне я как будто попала на какой-то банкет артистов. Сначала видела, как он со сцены, похожей на улицу большого города, читал свои стихи от мужского имени. Перейдя к стиху от женского лица, он вышел в женском обличии матрешки. Такая же разухабистая, девчонка в платке подыгрывала ему на гармошке, а гулящая молодежь развлекалась вокруг него танцами и прыжками в чехарду. Толпа женщин из её глубины зала, увлекаемая его стихами, то надвигалась, обступая его, то как будто в ужасе от них отступала снова. Однако из зрительного зала после его выступления осмелились