переживают ваши сородичи. Вы – чужак, вас выбрасывает неведомая сила из общего гнезда, увлекает в пустоту, где вы сможете полностью осознать свою излюбленную свободу как добровольное изгнание, как горькую отрешенность и уже потом – как восторг вечного странствия. По инерции вы все еще стремитесь домой, не понимая, что теперь ваш дом – бесконечность и не осталось ничего, что соединяло бы вас с прежним миром. Те, кого вы встречаете на пути, чаще всего кажутся нереальными существами из какого-то царства теней. Сначала это пугает, но с приходом понимания исчезает страх и остается только печаль. Когда-нибудь уйдет и она.
После свидания с «союзником», Хенаро перестал видеть людей – они превратились в фантомов, и он бежал от них. Никогда уже не вернуться ему на родину, в Икстлан.
«Я никогда не дойду до Икстлана, – твердо, но очень-очень тихо, едва слышно проговорил он. – Иногда бывает – я чувствую, что вот-вот, еще немного, еще один шаг – и я дойду. Но этого не будет никогда. На моем пути не попадается даже ни одного знакомого знака или указателя, который был бы мне привычен. Ничто больше не бывает прежним, ничто не остается тем же самым…
– И только призрачные путники встречаются мне по пути в Икстлан, – мягко сказал дон Хенаро.
– Все, кого встречает Хенаро на пути в Икстлан, – лишь эфемерные существа, – объяснил дон Хуан. – Взять, например, тебя. Ты тоже – лишь призрак. Твои чувства и желания – это преходящие чувства и желания человека. Они эфемерны и, заставляя тебя суетиться и запутываться во все новых и новых проблемах, исчезают, рассеиваясь как дым. Вот он и говорит, что по пути в Икстлан встречает лишь призрачных путников» (III).
Только встреча с себе подобными возвращает чувство реальности в этом навсегда превращенном мире. Хенаро указывает на дона Хуана, своего товарища-мага, и говорит: «Вот он – настоящий. Только он один. Только когда я с ним, мир становится реальным» (III).
Отрывок из гневной и решительной речи чаньского учителя Линь-цзы, который мы использовали в качестве эпиграфа к этому разделу, следовало бы продолжить. Линь-цзы говорит об ограниченности, обусловленности человеческого разума, он красноречив и дерзок – быть может, излишне эмоционален для чаньского учителя, но не нам об этом судить. Любопытно другое: он, как и Хенаро, не видит больше людей. Кругом одни призраки, а ведь его речь обращена к монахам и духовным последователям – чего же ожидать от мирян? «Смотрю я на этих так называемых «приверженцев истины», – говорит Линь-цзы, – которые приходят ко мне из разных частей страны, и вижу, что никто из них не достиг свободы и независимости от вещей.
Встречая их, я бью их везде, где могу. Если они полагаются на силу своих рук, я им немедленно отрубаю руки; если они полагаются на красноречие, я затыкаю им рты. Если они полагаются на остроту зрения своего, я лишаю их последнего. Никто из них еще не представал передо мною в своем одиночестве, свободе и неповторимости. Их неизбежно сбивают с толку праздные трюки старых учителей. Я действительно