что моя дарует мать,
Не следует пренебрегать,
А время, чаемое вами,
Счастливое, не за горами;
Друг другу будете равны
И не богаты, не бедны.
Кому доверяют,
Того одаряют;
Кто знает, где клад,
Тот будет богат.
Не плачьте в сумрачной тени.
Печальные недолги дни.
Лишь только прозвучало последнее слово, дверцу в темничной крыше снова закрыли и заперли на замок. Трубы и литавры вновь возгремели. Но сколь ни зычен раздавался от них гром, все же не мог заглушить жалобных стонов, возносимых пленниками из темницы, отчего глаза мои вскоре наполнились слезами. Между тем Древняя Мать воссела подле своего Сына на седалище, для них приготовленном, и повелела перечесть всех спасенных. Узнав число и занеся его на маленькую желтого золота дщицу, потребовала она себе все наши имена, каковые тотчас записаны были маленьким пажом. Оглядев всех нас по очереди, она вздохнула и обратилась к своему Сыну со словами, кои удалось мне расслышать: «Ах, сколь жалостны мне бедняки, оставшиеся в темнице! Будь на то Божия воля, спасла бы всех». На что Сын возразил ей: «Мать, такого Божие изволение, коему не пристало нам противиться. Когда бы все мы были Высшими и владели всеми благами земли, кто бы тогда бы прислуживал нам за столом?» В ответ Мать, помолчав, молвила: «Когда так, надобно все же избавить их от оков», что сразу и было исполнено, притом я освобожден был одним из последних. И хотя взор мой по-прежнему был устремлен на других, я не мог удержаться и склонился пред Древней Матерью, возблагодарив Бога, по-отечески милосердно перенесшего меня из тьмы на свет. Вслед за мною так же поступили и другие, что пришлось по сердцу Древней Матери. В завершение было нам роздано по золотой монете – в памятование и для траты. На одной ее стороне было выбито восходящее солнце, на другой – литеры D.L.S.[33]. Засим были мы все освобождены и отпущены каждый по своим делам, с увещеванием, да станем, во славу Божию, благотворить ближнему и всегда держать в тайне все, чему были свидетелями, в чем мы обязались и вслед за тем разошлись в разные стороны. Я же из-за ссадин, натертых оковами, едва мог ступить и припадал на обе ноги. Древняя Мать сие заметила и, посмеявшись, вновь призвала меня к себе и сказала так: «Сын мой, не скорби о сем изъяне, но, памятуя о своих немощах, возблагодари Бога за то, что уже в этом мире позволил тебе, несовершенному, вступить в столь высокий свет, и храни эти раны в память обо мне». В тот же миг снова вострубили трубы, да так, что я от испуга проснулся и тут только понял, что все сие было лишь сном, каковой, однако, столь глубоко запал в мой ум, что я еще долго о том печалился и словно бы чувствовал раны на ногах моих.
По содержанию сна Христиан Розенкрейц понимает, что Богу угодно его присутствие на свадьбе. Он облачается в белый кафтан, подпоясывается алой лентой, втыкает в шляпу четыре розы, берет припасы и отправляется в путь. Едва покинув дом, во второй день своего путешествия