хороши отныне:
Я так уже увяз в кровавой тине,
Что легче будет мне вперед шагать,
Чем по трясине возвращаться вспять.
В мозгу мой страшный план еще родится,
А уж рука свершить его стремится[2].
Рассказ любого из непосредственных участников кровопролитной драмы, подобной нашей, неизбежно будет отмечен предвзятостью или желанием оправдаться. Потому, стремясь к искренности и беспристрастности, я пытался оценивать поступки всех действующих лиц, в том числе свои собственные, как бы глазами драматурга, с позиций древнегреческой или шекспировской трагедии, где персонажи, не будучи ни сугубо хорошими, ни откровенно дурными, становятся жертвами непредвиденных последствий своих устремлений и представлений о необходимых шагах. Подозреваю, что мне удалось приблизиться к реализации поставленной задачи, когда речь идет о людях, чьи поступки меня поражали (то есть о фантазерах), но я не слишком преуспел, описывая тех, чья исполнительность притупляла остроту моих чувств. Пожалуй, я не стану за это извиняться, не в последнюю очередь потому, что описывать их иначе означало бы поступиться исторической достоверностью моего повествования.
Часть первая
Зимы тревоги нашей[3]
Глава 1
Введение
Единственный цветовым пятном в сумраке гостиничного бара была янтарная жидкость, мерцавшая в стакане перед этим человеком. Когда я приблизился, он поднял голову, поприветствовал меня кивком, а затем снова уставился на виски в стакане. Я устало опустился на плюшевый диван напротив.
Почему-то знакомый голос показался мне зловещим.
– Янис, – сказал он, – вы совершили большую ошибку.
Весенними вечерами, ближе к ночи, на Вашингтон, округ Колумбия, опускается умиротворение, которое попросту не вообразить в разгар дня. Политики, лоббисты и прихлебатели разъезжаются кто куда, из воздуха исчезает напряженность, а бары остаются в распоряжении тех немногих людей, кому не нужно вставать на рассвете, и еще меньшего числа тех, чье бремя забот свалилось с плеч. Тем вечером, как и в предыдущие восемьдесят один вечер (и как в последующие восемьдесят один вечер), я был одним из последних.
Мне потребовалось пятнадцать минут, чтобы дойти под покровом мрака от дома 700 на 19-й Норд-Вест-стрит, то есть от здания Международного валютного фонда, до бара отеля, где мы договорились встретиться. Я никогда не думал, что короткая одиночная прогулка по безликому Вашингтону может быть настолько вдохновляющей. Перспектива встречи с великим человеком добавляла мне настроение – после пятнадцати часов заседаний с влиятельными людьми, слишком банальными или слишком напуганными, чтобы свободно высказывать свое мнение, я собирался повидать человека, который пользовался большим влиянием в Вашингтоне и за его пределами, человека, которого никто не посмел бы обвинить ни в банальности, ни в робости.
Все