что я… целовалась под соловьиное пение осенью. Это может быть только раз в жизни!
– Это не соловей, – улыбаясь, тихо ответил Александр.
Он слушал, а сам всё смотрел в небесную голубень. И свершилось! Там, в необозримых небесах, над их головами, над Лушкиной поляной проклюнулся звук, вначале короткий, а потом враз полился окрест малиновый широкий перезвон крохотных бубенцов.
Мельтешащая точка в небеси – крохотная птаха – словно нота, прыгающая по невидимым стрункам, издавала чудные звуки.
Руфина, закинув голову, искала глазами певца и не находила его.
Александр стал показывать пальцем на порхающую точку в синеве. Руфина крутила головой, завиток её волос около уха щекотал ему нос и от этого ноздри его возбуждённо подрагивали.
Жаворонок на миг замер и вдруг камнем устремился вниз… Упал в шёлковую траву и исчез. Только неизвестная птаха продолжала солировать.
Руфина высвободилась из рук Александра и нескладно, как маленькая девочка, в пузырящемся своём платьице побежала туда, где должен быть чудесный певец.
– Он разбился, бедненький, разбился, – доносился её лепет.
Александр стоял, молча улыбаясь.
Через некоторое время донёсся жалобный голосок:
– Сашенька, его нет! Неужели так быстро утащили хищники? Идём искать вместе! Какая несправедливость!
Ковальский подошёл и нагнулся. Их глаза оказались на одном уровне. У неё по щекам текли слёзы. Она не пыталась их смахнуть.
– Саша, было счастье и нет его?! Так жестока жизнь!
– Руфина, ну что ты? Он же просто хитрец, этот жаворонок.
– Как?
– Когда приземляется, сразу убегает далеко в сторону, туда, где у него гнездо. Или где кормится.
– Он нас так безжалостно обманывает? – вполне серьёзно удивилась Руфина.
– Да. Я сколько раз это наблюдал.
Слёз на её щеках не стало меньше.
– Сашенька, эта история про нас с тобой.
– Почему?
– Была красивая песня и в один миг – нет её.
Она заплакала навзрыд. Его это обескуражило…
– Миленькая, почему ты примериваешь на нас с тобой? У нас же всё хорошо! Я тебя люблю! А ты – самая красивая женщина, которую когда-либо видел! Живу, как во сне, – у меня есть ты! Не придумывай ничего.
– Да-да, – соглашалась она. И продолжала плакать.
Не сразу Руфина овладела собой. Чуть, было, не вырвалось наружу всё то, что разрывало изнутри последнее время. И она испугалась этой минутной слабости. Ещё не была готова к тому, чтобы рассказать Ковальскому о своей беде.
…Вечером шепнула украдкой, что хочет ночевать в беседке под яблоней в саду.
Ковальский согласился, радуясь, что у неё прошёл непонятный ему нервный срыв…
XIX
«А что, если врачи всё-таки ошибаются и у нас с Сашей всё получится?!» – это спасительное предположение периодически возникало у Руфины.
Мысль гипнотизировала, и она не могла избавиться от неё. Внезапное и непреодолимое чувство к Ковальскому,