обороны, а тот был прикрыт лишь небольшим укреплением на Мысе Ветров. Не сразу, но всё-таки нашли они слабое место… Увы! Если б не пушки, ни в жизнь бы им Мангупа не взять! Однако у султана был лучший артиллерийский осадный парк в мире, а на Мангупе до прихода турок пушечных выстрелов и не слыхивали.
С точной схемой обстрела, да и всеми прочими обстоятельствами турецкой осады Матвей в ближайшее время собирался разобраться досконально. Уже начал: составил хронологическую таблицу основных событий полугодовой обороны, вывел главных действующих лиц, набросал примерный план романа. Да, он замахнулся на настоящий роман, ни больше ни меньше: ему хотелось большого и сто́ящего дела. Исторический роман казался делом сто́ящим.
Последние дни его слегка лихорадило – от собственного энтузиазма и смелости. Перехватывало дыхание, щипало в носу…
Теперь всё свободное время он корпел над мятой школьной тетрадкой, добытой у одной из аспиранток за горсть твердокаменных карамелек, и уже успел получить в экспедиции шутливое прозвище Иеромонахус.
На прозвище это Мотька легко согласился. Было не обидно, напротив. Оказалось, много сотен лет назад жил такой иеромонах Матфей. Ну да, тёзка, оттого и прозвище зацепилось. Вот этот константинопольский иеромонах, направляясь когда-то в Хазарию, по дороге заехал на Мангуп и потом написал целую поэму – так его Мангуп впечатлил.
Да, наверное, трудно было найти человека, на которого бы не произвёл впечатления Мангуп! Мотю Мангуп тоже зацепил изрядно, хотя нынче тут остались лишь руины того города-крепости, того Дороса, чьё былое великолепие по достоинству оценил когда-то его тёзка, константинопольский иеромонах Матфей.
Словом, Мотя вошёл во вкус: строчил в тетрадке как заведённый, донимал вопросами здешних историков. Ему отвечали – всегда обстоятельно и охотно. Бывало, посмеивались, но в целом старшие товарищи снисходительно и даже с известным уважением отнеслись к этой его затее.
За размышлениями о больших и не очень турецких пушках, о ручницах-тюфенгах[6] и прочих огнестрельных штуковинах, о том, отливали турки их всё-таки прямо здесь, на месте, или же пёрли с собой из Стамбула Мотя не заметил, как добрался до места.
День выдался жаркий, но тут, у источника, укрытого густой тенью деревьев, веяло прохладой. Журчала вода. Ржавая длиннющая лохань – сооружение относительно современное – собирала её, чтобы затем выпустить с нижнего торца бойкой струёй ручья, стекающего дальше вниз по склону оврага. Рядом были остатки каменной ванны. В ней когда-то здешние караимы-сыромятники[7] замачивали шкуры диких коз. Так балка и называлась – Табана-дере, Кожевенный овраг. Говорят, для выделки кожи вода была что надо. Сафьян[8] получался высококачественный. А сырьё для него доставлялось на Мангуп со всей округи.
Какова эта вода для стирки, было не совсем ясно, но выбирать не приходилось. Матвей усмехнулся. Стирать свои порядочно заношенные трусы ему всё равно придётся здесь. И хорошо