и начало лета в северной части Тихого океана, на подступах к Сахалину и Камчатке, отличаются густыми туманами и бурями. В последние дни дует в лоб настойчивый северо-западный ветер, мешая «Авроре» хоть немного приблизиться к цели – Татарскому проливу и бухте Де-Кастри.
Изыльметьев назначил военный совет на девять утра и сейчас торопился к больному Вильчковскому – капитан хотел повидать его еще до завтрака.
У люка он заметил Александра Максутова. Лейтенант намеревался пройти мимо, словно не видя капитана. Изыльметьев резко окликнул его:
– Лейтенант Максутов!
– Простите, не заметил! – ответил тот.
По бесстрастному тону и злому прищуру глаз Изыльметьев почувствовал, что Максутов лжет. Изыльметьев подозревал, что офицеры, с самого начала не одобрившие принятый им маршрут, теперь осуждают его. Сумрачнее стал его первый помощник капитан-лейтенант Тироль; он поддержал предложение командира без веры, из одного служебного долга. Настороженный взгляд, брошенный на офицеров в кают-компании, показал капитану, как переменилось их настроение. Некоторые офицеры все реже попадались ему на глаза. Максутов первый разрешил себе такую непростительную вольность. Лейтенант лгал, не умея скрыть ложь притворной растерянностью.
– Будьте внимательны, лейтенант, – строго сказал Изыльметьев. Палуба не Невский проспект.
– Слушаюсь, – отчеканил Максутов, – понимаю.
– Извольте держать себя в руках и не страшиться невзгод. Тогда и служба не станет вам в тягость.
– Я полагаю… – начал было Максутов.
– Научитесь внимательно слушать своего командира, – не дал ему договорить капитан и спросил: – Куда вы направляетесь?
– На урок. Сегодня читаю гардемаринам корабельную архитектуру.
– После урока отправитесь к капитан-лейтенанту Тиролю и передадите ему мое приказание: включить вас в список вахтенных офицеров. Нынче слегли еще два офицера.
– Слушаюсь! – повторил Максутов глухим от бешенства голосом.
До сих пор он, занятый уроками с гардемаринами, освобождался от трудной вахтенной службы.
Превозмогая боль в суставах, Изыльметьев спустился по влажному трапу.
Вильчковского он нашел в кресле, с вытянутыми ногами, положенными на сиденье низкого стула. Доктор сделал усилие, чтобы приподняться, но тяжело повалился в кресло.
– Сидите, ради бога, сидите! – Изыльметьев подошел к нему. – Или лежите. Право, не знаю, как вернее сказать…
Боль за эти недели измучила доктора и оставила заметные следы на его выразительном лице. Он постарел и осунулся.
– Не могу лежать, Иван Николаевич, – пожаловался он, устраиваясь поудобнее. – Невероятный абсурд! Мне бы лежать неподвижно, аки младенцу, а не могу. Все скользко, мокро, мерзопакостно. Здесь хоть под утро удалось вздремнуть, а в постели за ночь глаз не сомкнул.
Изыльметьев