момент. Только мы проскочили крыльцо и оказались под прикрытием полуразрушенных стен, как с Социалистической на Большую Советскую повернула машина.
Я осмотрелся. Церковь оказалась не слишком надежным убежищем. Все окна и двери отсутствуют, кровля проломлена, в каменных стенах полно трещин и дыр. На полу – груды мусора, следы от костров, характерно смятые бумажки и окаменевшие кучки человеческих испражнений. Разве что колокольня относительно сохранилась. Самого колокола давно след простыл, но верхняя часть лестницы, – нижнюю, очевидно, сорвали, чтобы мальчишки не лазали, – и деревянные перекрытия выглядели более-менее крепко.
Я отвел Ингу и Кушнера за дальнюю кучу мусора.
– Сидите здесь, не высовывайтесь.
– А ты куда?
– Куда надо.
Инга вцепилась в меня:
– Я не отпущу!
– Тихо. – Я отцепил ее руки. – Что за глупости? Миша, присмотри за ней!
Я полез на колокольню. Сначала карабкался по какой-то трубе, которая оказалась не закреплена сверху и под тяжестью моего тела раскачивалась и кренилась, потом перескочил на горизонтальные балки и уже по ним добрался до лестницы. Когда до верхней площадки оставалось два шага, гнилые ступеньки под моими ногами не выдержали и проломились, и я по пояс провалился в дыру, ободрав колени и отбив локти. Выкарабкался я только с десятой попытки, раскрошив и разломав все, что было вокруг, так что к площадке пришлось ползти на четвереньках. Я подумал, что, наверное, хорошо смотрюсь снизу, и выругал себя за неуместные мысли.
С колокольни весь Коминтерн был виден, как на ладони. Вдалеке, намного дальше, чем я ожидал, серела гладь озера. Один «луазик» стоял перед домом Инги, а второй бодро тарахтел прямо по полю, подбираясь к Большой Советской с другого конца.
Из дома вышли водитель-дегенерат, очкарик и сосед Инги, тот самый, который не вовремя высовывался из двери. Водила сразу сел за баранку и запустил двигатель, а сосед и очкарик о чем-то переговаривались, не дойдя до машины пары шагов. Очкарик держался с начальственным видом, как комиссар в поволжской деревне, сосед оживленно жестикулировал: тыкал себя большим пальцем в грудь, разводил руки и водил одной ладонью над другой, точно был летчиком, завалившим фашистского аса, и теперь рассказывающим о воздушном бое однополчанам.
Ну и что теперь делать? Отсиживаться в церкви до темноты, а потом идти огородами…Идти – куда? К станции? Проще дождаться утреннего автобуса. Напасть первыми? Будь я один, я бы так, наверное, и поступил. Но с Ингой и Кушнером… Если со мной что-то случится, сами они не выберутся, пропадут. Значит, надо оттягивать рукопашную до последнего и ввязываться в нее, только если не останется другого выхода или будет уверенность в полной победе.
А может, они просто уедут?
Я вспомнил, что оставил в комнате Инги кроссовки и куртку. Жаль, если они пропадут. Хорошо, паспорт и деньги переложил в ватник… Черт, а ведь там не одни мои шмотки, там Ингины вещи и документы остались!
Очкарик