в одном теплом нижнем белье выбежал из «Диксиленда» в два часа утра, совершил безумный марафонский бег по городским улицам, провозглашая пришествие царствия божия и изгнание сатаны, и закончил его, задыхаясь, но ликуя, на ступенях почтамта. С тех пор он с помощью жены добывал скудное пропитание, открыв пансион. Теперь его силы истощились, он был опозорен, и город стал ему невыносим.
Кроме того, стены «Диксиленда» внушали ему ужас: он чувствовал, что своим падением обязан зловещему влиянию дома. Он был впечатлителен, и многие места в его владениях стали для него запретными: угол длинной веранды, где однажды на заре повесился кто-то из его жильцов, половица в холле, где упал чахоточный, у которого из горла хлынула кровь, комната, где перерезал себе глотку старик. Он хотел вернуться в родные края, в страну быстрых лошадей, гнущейся под ветром травы и хорошего виски – в Кентукки. Он был готов продать «Диксиленд».
Элиза поджимала губы все более и более задумчиво и все чаще и чаще, отправляясь в город, шла по Спринг-стрит.
– Этот участок когда-нибудь будет стоить дорого, – сказала она Ганту.
Он не стал возражать. Внезапно он ощутил невозможность противостоять неумолимому, неутолимому желанию.
– Ты хочешь его купить? – спросил он.
Она несколько раз поджала губы.
– Это выгодная покупка, – сказала она.
– Вы никогда об этом не пожалеете, У. О., – сказал Дик Гаджер, агент по продаже недвижимости.
– Это ее дом, Дик, – устало сказал Гант. – Составьте документы на ее имя.
Элиза посмотрела на него.
– Я до конца моих дней не хочу больше иметь дела ни с какой недвижимостью, – сказал Гант. – Это проклятие и вечные заботы, а в конце концов все отойдет сборщику налогов.
Элиза поджала губы и кивнула.
Она купила «Диксиленд» за семь тысяч пятьсот долларов. У нее были деньги на первый взнос в полторы тысячи долларов; остальную сумму она обязалась выплатить частями – по полторы тысячи в год. Она понимала, что эти деньги ей придется набирать из того, что будет приносить сам дом.
В начале осени, когда клены еще стояли густые и зеленые, а перелетные ласточки наполняли кроны деревьев шумом таинственной возни и по вечерам черным смерчем, несущимся воронкой вперед, стремительно сыпались в облюбованную трубу, точно сухие листья, Элиза перебралась в «Диксиленд». Эта покупка вызвала в семье вопли, волнения, острое любопытство, но никто не отдавал себе ясного отчета, что, собственно, произошло. Гант и Элиза, хотя оба про себя понимали, что их жизнь приблизилась к какому-то решающему рубежу, говорили о своих планах неопределенно, «Диксиленд» уклончиво называли «удачным помещением капитала» и ничего толком не объясняли. Собственно говоря, неизбежность расставания они ощущали лишь инстинктивно. Жизнь Элизы, подчиняясь полуслепому, неодолимому тяготению, устремлялась к желанной цели – она не сумела бы определить, что именно собирается предпринять, но ею владело