Партия тори-консерваторов и «конституционная революция» 1822-1835 гг. в Великобритании
коронационной присяги, стали монархами не по божественному праву, а исключительно по выбору лордов и общин. Но это ограничение, сколь бы важным оно не представлялось в современной историографии, затрагивало прерогативу по божественному праву, оставляя нетронутой ординарную прерогативу.190
Издание законодательных актов, всегда рассматриваемое в английской политической практике в качестве экстраординарной меры, направленной на немедленное искоренение или предотвращение несправедливостей и неудобств, неустранимых в рамках общего права, обеспечивало последнему уникальную политическую роль. Не будет преувеличением утверждать, что британское государственное устройство «укоренено» в общем праве в том смысле, что его фундаментальный принцип господства права (rule of law) сам по себе служит формой конституции. В этом отношении английская монархия начала XVII в. столь же конституционна, сколь и ее наследница после 1688 г.191 Очевидно, что применение термина «конституционная монархия» в его современном понимании, приводит к неверному пониманию смысла тех перемен, которые произошли в политической системе страны в результате событий Славной революции.
Что касается английского парламента, то к 1688 г. он не обладал какими-либо исключительными полномочиями, которые были бы неизвестны средневековым ассамблеям. Даже ежегодные парламентские сессии трудно признать новым явлением: при Эдуарде III (1327‒1377) парламент собирался ежегодно и проверял королевские расходы, однако это не делало Эдуарда III конституционным монархом, поскольку парламент, являясь проводником ординарной королевской прерогативы, ограничивал свои взаимоотношения с короной финансовыми полномочиями. Действительно важным в английской системе государственного управления, основанной на нормах общего права, оказывается не то, как часто собирается парламент, а то, какую роль он выбирает в отношениях с короной в рамках ординарной королевской прерогативы.192
В этом смысле изменения, внесенные в английскую конституционную систему «Биллем о правах» 1689 г., не представляются столь уж значительными, как это некогда казалось представителям классической вигской историографии. Этот акт лишь зафиксировал в виде статута те формальные ограничения королевской прерогативы, которые были фиксированы в общем праве и ранее.193 Сама королевская прерогатива оказалась фактически нетронутой. Король по-прежнему объявлял войну (именно так он поступил в мае 1689 г., просто уведомив парламент об объявлении войны Франции) и заключал мир. Королю не дозволялось иметь армию в мирное время, не никто не лишал его контроля за самой армией. По-прежнему главной опорой политической власти была королевская милость: для Галифакса и Сандерленда она имела такое же значение, что и для Сесила и канцлера Кромвеля столетиями ранее.194 Король был ограничен в возможностях иметь независимые от парламента доходы, или мог не иметь их вовсе, но средства, находящиеся в его распоряжении,