с Киевского хора, где он пел, все плакали, как малые дети, когда он с Глинкой отъезжали. Обязательно, обязательно пойдем послушаем его! Он уже здесь, в Петербурге. Как он поет украинские песни! Вся природа Украины встает перед тобой, запорожские казаки оживают… Но я хотел тебе рассказать о «Руслане и Людмиле». Мы часто за полночь засиживались в оранжерее, где жил Михаил Иванович. А моя резиденция был «фонарик» – вот посмотри на рисунок.
Вася достал из чемодана портфель и быстро нашел нужный картон.
– Это этюд, а картину я подарил Михаилу Ивановичу. Это я сижу за мольбертом, это Михаил Иванович, а это Маркевич пишет слова к либретто. Он историк Украины, Маркевич, этнограф, вместе с Глинкой закончил пансион. И с ним я тебя обязательно познакомлю.
– Ты там очень хорошо провел время, в этой Качанивке, как я вижу, и очень плодотворно. Вон сколько сделал! – заметил Тарас.
– О, да! Глинка говорил, что он нигде еще не работал с такой охотой, как на Украине. Он прислушивался к песням девушек, старых кобзарей. У пана Тарновского неплохой свой оркестр, и там исполняли все, что Глинка написал для «Руслана и Людмилы».
– А кто этот пан Тарновский?
– Как тебе сказать? Очень богатый пан – 9000 крепостных, огромное хозяйство, дворец. Я бы не сказал, что сам разбирается в искусстве, но любит «покровительствовать». Ему было приятно, что Глинка гостит у него, что придворная капелла будет петь сначала в его церкви, в его зале. Он бывает сам часто в Петербурге, и я познакомлю с ним. Он любит искусство.
– Он старый?
– Не очень, лет под пятьдесят.
– Дети есть?
– Нет, но у него живут его племянницы… девочки… – Вася снова вдруг смутился и умолк.
– И племянницы тоже бывают в Петербурге? – вроде ничего не заметив, спросил Тарас.
– Не знаю, приедет ли этой зимой, – сказал Вася.
Он так и сказал «приедет» а «не приедут», потому что перед глазами была только одна из племянниц…
Позже Вася рассказал историю любви своей. История самая обыкновенная. Он влюбился в старшую племянницу Тарновского, а та хоть и отвечала ему тем же, но в деле брака предпочла ему какого-то лысого доктора Бурцева.
Они говорили, говорили без конца, наконец на полуслове голова Штернберга склонилась на подушку Тарасовой кровати, где он сидел, и юноша уснул крепким сном с улыбкой на лице.
«Есть на свете такие счастливые люди, – думал Тарас, глядя на открытое, искреннее лицо Васи. – Им не нужна никакая рекомендация. Не успеешь и опомниться, а становишься с ними уже родным, без наименьшего усилия с твоей стороны. А есть и такие несчастнейшие люди, с которыми с семи печек хлеба съешь, а все-таки не дознаешься, что оно такое – человек или амфибия? Подальше от таких!» Он сразу почувствовал, что Вася Штернберг именно принадлежит к первой категории.
Тарас вдруг улыбнулся, схватил карандаш и набросал портрет неожиданного друга.
Потом Тарас стал рассматривать все, что было в портфеле Штернберга. Он был в восторге от увиденного.