его правой руки двинулся по ложбинам и гребням рельефного пола пещеры, то чуть ниже, то чуть выше, по боковым и обратным ответвлениям, по полукружиям и кругам. Кэй смотрела на это движение пристально, не сомневаясь, что его выразительные узоры, как при перемещении камешков по сюжетной доске, богаты смыслом. Палец начал приподниматься и вскоре принялся постукивать по полу то тут, то там, словно изображая капель или клюя зернышки.
– Нет, – повторил Вилли более тихим, более мягким тоном, – он в другом месте.
– Где, в каком месте?
Палец постукивал, постукивал по полу. Кэй понаблюдала некоторое время, потом перевела взгляд на сестру. Элл, сидевшая на стуле рядом, была на голову ниже – и при этом ее лицо было так внимательно, глаза так широко раскрыты, золотисто-рыжие волосы так наэлектризованы от общей сосредоточенности, что Кэй почудилось, будто она смотрит на сестру снизу вверх.
– После перемещения, – тихо промолвил Вилли, – разъятие.
– Что это значит? – спросила Элл, не пропускавшая ни звука. Она, как на шарнирах, повернулась к Кэй. – Не понимаю, что это значит.
Вилли молчал, но его палец все еще клевал и нырял, хотя медленнее. Кэй хотела протянуть руку, дотронуться до Элл: она поняла про «разъятие» достаточно, чтобы знать, что это плохо, ужасно, неправильно. Похоже на ликвидацию. Элл, однако, по-прежнему была полна сил и настроена решительно.
Вилли поднял глаза и распластал на полу ладони, словно грея их на грубых складках его рисунка.
– Давайте-ка я вам историю расскажу, – проговорил он.
– Не хочу историю! – выпалила в ответ маленькая девочка. Она не пошла на попятный, какое там – даже не дрогнула. – Я хочу вернуть папу.
– Выслушайте все-таки эту историю, она про потерю и обретение. Порой внутри историй можно найти истины, утешения и пути, которые не столь явны вне историй. Порой истории и есть ответы или делают ответы возможными. Порой они – матери ответов.
Он пристально смотрел сейчас на Кэй, глаза в глаза. Встретившись с ним взглядами, она подумала, что никогда раньше не видела глаз такой спокойной, льдистой голубизны. И возникло чувство, что слезы у нее вот-вот брызнут из кончиков пальцев.
– Много веков назад, когда истории еще не записывали в книгах, большие города и народы рассказывали истории о себе, чтобы помнить, кто они такие, откуда явились и чего хотят для себя и детей своих. Люди, которые рассказывали эти истории, были поэтами, и, поскольку они должны были запоминать множество фактов – имена, места, события, причины и следствия, покрывавшие своей сетью сотни, а то и тысячи лет, – им нужно было искать средства для того, чтобы укреплять свою память. Добавлять ей надежности. Поэтому они снабжали свои истории ритмом и рифмами, разбивали их на строки и строфы, украшали их характерными фигурами речи – все это помогало им всякий раз, как они рассказывали любую историю, помещать каждую ее часть куда нужно. А рассказывали они их часто – каждый вечер, иногда двум-трем детям, иногда целому скоплению