слезы всю оставшуюся жизнь; забудь, если сможешь, как она поет, как играет на пианино; вычеркни из памяти ее очарование, то, как ты с ней гулял, ее окно, ее записки и все те прелести, о которых ты мог только догадываться».
Люсиль на это письмо не ответила и продолжала сладостно страдать и со слезами на глазах жалеть самое себя. После обеда она отправлялась, как это описывалось во многих прочитанных ею романах, обнимать дерево, на стволе которого было вырезано имя любимого, а вечерами записывала в свой дневник все то, что ей хотелось бы сказать этому обожаемому ею великому человеку.
«О, ты, находящийся в сердце моем! Ты, которого я смею любить, милый мой К, ты считаешь, что я бесчувственная. Ах, жестокий, почему же ты не спросишь свое сердце для того, чтобы судить обо мне: да разве могло бы сердце привязаться к бесчувственному существу? Так вот, знай же: да, я предпочитаю страдать, хочу, чтобы ты забыл меня. О Боже! Оцени мою смелость. Кто из нас двоих страдает сильнее? Я не смею самой себе в этом признаться. Я постоянно стараюсь скрыть от тебя то, что я чувствую по отношению к тебе. Ты говоришь, что страдаешь? Ах, я страдаю много больше. В мыслях моих постоянно присутствует твой образ, он не покидает меня ни на секунду. Я ищу в тебе недостатки. Я их нахожу и влюбляюсь в них. Скажи, к чему все это? Почему надо это скрывать, даже от моей матери? Я хотела бы, чтобы она все знала, чтобы обо всем догадалась сама, мне не хотелось бы ей ничего говорить. О, небо! К, я дрожу уже от того, что написала первую букву твоего имени. Если бы ты мог прочесть все то, что я написала! Догадаешься ли ты об этом сам? Ах, К.! Стану ли я когда-нибудь твоей женой?»
Госпожа Дюплесси, естественно, узнала о тайнах Люсиль. Слякотной декабрьской ночью она ненавязчиво рассказала обо всем мужу, и тот, прослезившись, дал наконец-таки свое согласие на свадьбу дочери.
Утром следующего дня Камилл узнал эту благую весть от своей бывшей любовницы68. Он тут же помчался в дом к Дюплесси, которые на зиму переехали жить в свою городскую квартиру на улице Турнон.
Тогда-то Люсиль, с «наслаждением» мучившая себя и любимого целых четыре месяца, не в силах более сдерживать владевших ею чувств, бросилась в объятия Камилла.
И на некоторое время журналист полностью позабыл о существовании врагов Революции…
Вечером, отложив в сторону работу, он написал своему отцу:
«Сегодня, 11 декабря, исполнились наконец все мои желания. Судьбе было угодно, чтобы я был вынужден долго ждать этого счастья, но оно в конечном счете пришло, и я так счастлив, как только может быть счастлив человек на этой земле. Очаровательная Люсиль, про которую я Вам уже рассказывал, та, которую я любил на протяжении восьми лет, та, которую родители согласились наконец-то отдать мне в жены, – она не отказывает мне…»
А чтобы доказать господину Демулену-отцу, что счастье не приходит одно, Камилл сообщил о том, что господин Дюплесси дал в качестве приданого дочери сто тысяч франков наличными и серебряную посуду, которую оценивали в десять тысяч франков…
Эти