было дело, даже до политики, пожелала и в делах руководить своим любовником так же, как делала это в постели. Находясь под влиянием своей тетки, госпожи де Монтессон, и питая симпатии к тем философам, которые подготавливали свержение режима, она бросила в хорошо подготовленную почву семена, из которых позднее взошли чертополохи неповиновения и колючки бунтарства. Госпожа де Жанлис, сознательно или же нет, была рупором тех членов парламента, которых Людовик XV отправил в ссылку и которые жаждали мести. С ее помощью эти господа смогли настроить герцога Шартрского против короля и поставить его во главе антимонархического движения. Проявив большую ловкость, она смогла за время их совместного пребывания в Форже внушить этому плохо воспитанному толстяку ее собственные мысли, идеи взбалмошной женщины. Как и большинство аристократов того времени, госпожа де Жанлис мечтала о революции. Она говорила: «Я полагаю, что это – самая занятная на свете штука…» Находясь под сильным влиянием этой сестры-масонки, последовательницы Руссо и энциклопедистов, герцог Шартрский пришел в конечном счете к мысли о том, что судьбой ему было предначертано изменить режим, разрушить трон, установить во Франции масонскую демократию и стать конституционным монархом, повязав живот маленьким фартучком… Именно на госпоже де Жанлис лежит вся ответственность за то, что Пале-Рояль и позднее замок Монсо стали центром оппозиции, за то, что Филипп, так презиравший народ, умножил свои демагогические поступки, за то, что он вел ожесточенную борьбу против Марии Антуанетты, за то, что он создал инцидент 19 ноября 1787 года, ускоривший созыв Генеральных штатов, и, наконец, за то, что он проголосовал за казнь Людовика XVI…»17
Таким образом, усвоив в перерывах между сеансами любви мысли, которым суждено было изменить его судьбу, Филипп 18 июля покинул Форж и отправился в Шантильи. Чуть не сойдя с ума от горя, Стефани уже на другой день написала ему:
«Вчера у меня было больше сил, нежели сегодня, поскольку вчера я видела Вас и мы были вместе. А теперь Вас нет со мной! И я больше не могу быть с Вами рядом, в Ваших объятиях… О, дитя мое, сердце мое, для того, чтобы любить друг друга с такой страстью, чтобы целиком отдаваться ей, надо быть уверенным в том, что мы никогда не расстанемся более чем на два дня… Прощайте же, любовь моя! Кстати, который сейчас час? Вы это знаете? Какие мгновения Вам это напоминает?..»18
И тогда Филипп, так же сильно опечаленный, как и его любовница, сделал то, чего никак нельзя было ожидать от принца крови: татуировку.
Узнав, что ее имя под маленьким сердечком было выколото на руке герцога Шартрского, молодая женщина разразилась рыданиями. Тронутая таким знаком любви, она сразу же пожелала сделать то же самое, что и ее любовник. Взяв остро отточенный нож, она выбежала в сад, засучила рукава и, поскольку хотя и была темпераментна, но достаточно разумна, вырезала ножом имя Филиппа… на стволе дерева…
После чего написала своему любовнику:
«Ах, любовь моя! Я не могу любить по-настоящему, как любите Вы!