убьет, как только выломает дверь. Маня хотела позвонить в полицию, но телефонный шнур, как оказалось, был перерезан, и ясно кем. И тогда она стала кричать соседям из дома напротив, чтобы вызвали полицию. Соседи откликнулись и с удовольствием выполнили просьбу «русии». Полиция явилась. Мужчина-полицейский был русскоговорящий, быстренько всё понял, на дебошира надели наручники, Маня подписала бумагу на «поселение» благоверного в Абу Кабир, и в течение трех месяцев жила относительно спокойно, потому что мужу нельзя было приближаться к ней даже на улице, не говоря уже о доме. Потом он вернулся ненадолго; они не общались, а Кирилла Маня, от греха подальше, отправила к своим родителям на Север, благо – были летние каникулы.
А потом муж нашел работу и поселился там же, над столярной мастерской, с какими-то гастарбайтерами, и жил там, пока снова не сорвался. К Мане он вернуться не решился, а скитался в Тель-Авиве с бомжами, и вся эта его «джеклондоновская» эпопея была Мане позже рассказана в стиле тюремного шансона со слезой. Можно сказать, почти спета…
Муж – с перепугу ли, а может, что-то поняв наконец, на два года завязал с пьянкой, и Маня снова его приняла. Ах, какая ты наивная дурочка, Маня, ведь ты же знаешь, что бывших алкоголиков не бывает. Он сбитый летчик, всё!
Но генетический код старой родины в Мане укоренен был крепко – спасать, жалеть, верить. Всё это взывало и призывало к великодушию. Она, будучи этнической еврейкой, всё-таки была русской бабой. Да и где было проявляться национальному самосознанию, когда папа – офицер СА, и вечные переезды с места на место по российским глубинкам, закрытая гарнизонная жизнь. Когда все в форме, все одинаковые и «если радость на всех одна, то и беда одна», то и неоткуда взяться ощущению своей инакости, если не напомнят. Бывало, конечно, напоминали, но как-то не массово. Уже много позже, «на гражданке», она услышала это лохматое оголтелое слово «жидовка», и потом ещё не раз оно летело камнем ей в спину. Это потом, когда она, в первый год после школы, сдав все экзамены в Ленинградский университет на факультет журналистики и зная на сто процентов, что поступит (а как иначе, если все четыре экзамена сданы на «отлично»? ), не увидела себя в списках поступивших, и её папе деликатно объяснили про один процент, она поняла, что что-то здесь не так, что существует грань, которую не переступить. И тогда она в первый раз серьезно задумалась, и невольно стала вести реестр неудач из-за своей «нетитульной» национальности и делить людей на евреев и русских, евреев и украинцев, но внутри себя (вот ведь, действительно, «дым отечества») никакого еврейства так и не ощутила. Язык – русский, самосознание русское, друзья тоже не по пятому пункту случались, а по сердечной привязанности. И среди её друзей как раз не было антисемитов априори. Везло ей на друзей. Да и мальчики, которым она нравилась, были всё больше славянского происхождения. У неё даже и не складывалось с «аидише ингелах». Какие-то все они были