рождается новая философия, для которой весь мир, а порой и сам человек – всего лишь материал для удивительных свершений. Недаром такое направление умов сами философы назовут формой безумия. А русский мыслитель Иван Ильин заметит, что самое главное и драгоценное в человеческой жизни открывается именно сердцу…
Но это будет позже, а пока в философию вместе с Декартом проникает индивидуализм. В средневековье истину определяла коллективная мысль церковных соборов, а тут… помните? «Я мыслю, следовательно, я существую». Английский философ Джон Локк пошел в этом направлении ещё дальше. Он не был догматиком и мог терпеливо обсуждать любой вопрос, а потому верил не в революции, а в реформы. Склонность предписывать, по его мнению, несовместима с любовью к истине. Кроме того, Локк был доброжелательным человеком и считал единственно достойным мотивом наших поступков – стремление к счастью или хотя бы к удовольствию. «Что двигает желанием? Я отвечу – счастье и только оно», – так формулирует философ. Его философия просвещенного эгоизма строилась на здравом смысле: ведь эгоистические и общественные интересы совпадают – правда, только в конечном счёте. Но люди не всегда поступают разумно, потому-то часто за ближайшими интересами не видят конечных. Значит, главная добродетель – это благоразумие. К тому же именно благоразумные становятся богатыми, напоминает Локк.
Был ли он прав насчет движущей силы счастья – вопрос спорный. Многие желания, хоть и сулят удовольствия, почему-то часто приводят к несчастьям. Может, не хватает благоразумия? Или желание движет не счастье, а страсти, как у романтически настроенных философов, которые, подобно Руссо, стремились к бурям и потрясениям? Романтики презирают удовольствия, ценят героизм и в заботах об улучшении мира легко оправдывают жестокость ради всеобщего блага. Если любители тихого индивидуального счастья считали войну безумием, то противники комфорта и покоя восхищались ею. Деньги недостойны их возвышенных душ, а сдержанность и благоразумие противны. Они любили пиратов и привидения, презирали рабов и трусов. Заботясь о свободе человека, который-де «везде в оковах», Руссо в своем «Общественном договоре» предлагал каждому гражданину безоговорочно подчиняться непогрешимой верховной власти. И убедительно доказывал, что в данном случае это «означает лишь то, что его силой заставляют быть свободным». Недаром этот «Договор» в свое время так пришелся по душе Робеспьеру, вождю французской революции. Тому самому, кто теоретически обосновал преимущества кровавой «революционной диктатуры» и сам кончил жизнь под ножом гильотины.
А позднее уже другой герой – Наполеон – вдохновлял Фихте и Ницше. Фихте славил действие, звал к преобразованию природы и общества, а его соотечественник уважал силу, войну и породу. Простых людей Ницше называет недоделанными и презирает Сократа за низкое происхождение.