него думает. Она и против меня его подбивает. Главное, огляди, как хоромы воздвигают. Мыслю я, что после моей смерти вы все вместе в них жить станете. Себя не забывай! Чаю, чердынскую боярыню в Кергедан привезешь?
– Опять о ней речь заводишь?
– Забудь, Семен, боярыню Анну Орешникову. Приворожила тебя тайным наговором. Не ты ей нужен, а строгановские богатства. Женись на ком желаешь, обрадуй старика, только Анну Орешникову позабудь! Наведайся в Москву и погляди на невест. Любая красавица за тебя пойдет.
– Я, батюшка, не малое дитя, а потому волен глядеть на любую бабу.
– На любую и гляди. Только не на Анну.
– Пошто не взлюбил, даже не видав ни разу?
– В Чердыни опять с ней повидался?
– Повидался.
– Стало быть, в мужниной постели тебя на груди пригревала? Грехом тебя опаивала? Против моей воли поступить тебя научала? Чужая она жена. Пошто заповедь господню преступаешь, к чужой жене липнешь?
– А сам, батюшка, к чужим женам не прилипал?
– Ишь куда языком метнул! Престарелого родителя прежними грехами попрекать вздумал? Грешен! Каюсь! Потому и вся дума моя, как бы тебя на праведный путь с ложного наставить. Знаю, нельзя мужику в сем крае без зазнобы-любушки. Грех в нас родится здесь от дыхания земли да от лесной вольности. Могучесть земли здешней нашу кровь вспенивает. Ты и сам в плоти, Семен, могуч, весь в отца. Рано начал в бабах забаву искать! Позабудь Орешникову! Из упрямства за нее держишься, ты в бабах не душу ищешь, а все потому, что остудил себя одиночеством. Давно велю тебе семьей обзавестись… Братья твои выполнили мою волю, внуками порадовали, а ты?
– По осени Аннушку от мужа на Косьву с собой увезу. Будет тебе и от меня внук.
– Не посмеешь!
– Аль воевода на то запрет наложит?
– Отец не дозволит. Не посмеешь чужую взять, пока живой.
– Возьму, батюшка.
– Не допущу, Семен, тебя с боярыней на свою землю. Сам царь, сказывают, к воеводе Орешникову милостив. Пошто царский гнев на наш род навлекать?
– Царский гнев? Почему же тогда сам ты, батюшка, беглых бояр с Руси на своей земле прячешь и царского гнева не опасаешься? Почему богатства беглых себе забираешь, вместо дани за укрытие?
– Беглых не я, Григорий грабит.
– Но ведь и он тоже Строганов, стало быть, и он царский гнев на наш род навлекает?
– Сколь раз велел ему не допускать беглых бояр на наши земли. Он и ухом не ведет.
– Сам ты, батюшка, грабленое себе брал, Григория делиться заставлял. В каждом углу избы этого добра полно. Сам, поди, давно запутался, что честно нажито, а что тобой с Григорием у беглых силой отнято.
– Семен!
– Кричать и я горазд, батюшка. На голос тоже неслабый уродился.
– Отрекусь от тебя!
– Отрекайся. Дело это, батюшка, тебе не в диковинку, а в привычку. От жены своей, матери нашей, отрекся, потом сам же и каялся.
Иоаникий Строганов закрыл лицо руками, склонил голову, долго молчал. Потом заговорил тихо и скорбно:
– Вот о чем помянул! Сорвал