интересный и в чем-то клинический случай произошел с Фёклой на втором курсе.
Однажды подружка на бегу поймала меня в одном из коридоров Университета и между прочим спросила:
«Ты не знаешь, где здесь девственность теряют?»
Даже по довольно резиновой шкале Фёклиной чудаковатости это был перебор. Я экстренно затормозил, сковырнув несколько половиц в паркете и оттащил подружку в сторону: она задала свой вопрос слишком громко, так что на нее оглянулись сразу несколько человек.
За пять минут, остававшихся до начала следующей пары, Фёкла рассказала мне о своей проблеме. Правда, в итоге я ничего не понял, и нам понадобилось еще полчаса, так что пара в результате была благополучно прогуляна.
Фёкла призналась, что она заржавела. Что пора доставать бутон из нафталина. Что она из девочки рискует стать сразу бабушкой, но вязать носочки ей будет не для кого. Что в ее случае Афродита вышла из морской пены, но споткнулась и сломала ногу. Что она еще никому не испортила жизнь, а уже пора. Что ее биологические куранты уже давно пробили время парада, а ракеты на горизонте все нет.
Фёкла несла какую-то дельфийскую ахинею: говорила, как Пифия. Она вообще обожала Беллу Ахмадулину и периодически включала ее в своей речи. В тот момент это было совсем не вовремя.
«Фёк (так я ее называл, уменьшительно-ласкательно), ты чего, это же я!»
«Мне нужно срочно потерять невинность, – сдалась Фёкла, – я покрылась мхом».
Выяснилось, что на их курсе среди девочек только и разговоров, что о романах да о романах, ее саму мама родила в девятнадцать, а бабушка, к которой она ездила летом на каникулы в деревню, заявила внучке, что та, собственно, покрылась мхом.
А я на своем факультете как раз начал проходить логику. Так что мне понадобилось меньше минуты, чтобы снести Фёклин самострой с дороги здравого смысла. Во-первых, девочки на ее курсе могли сколько угодно говорить о романах, вот только большинство из них скорее всего даже не представляют, как выглядит библиотека. Во-вторых, я видел папу Фёклы, и от такого красавца я бы и сам родил хоть в девятнадцать, хоть во все восемнадцать. В-третьих, бабушка не показатель, так как, возможно, внучка просто плохо причесалась, отсюда такая неуклюжая метафора про мох.
Все эти сияющие аргументы я выдал Фёкле под аплодисменты Аристотеля из глубины веков. Моя подружка дважды моргнула.
«Ты не знаешь, где здесь девственность теряют?» – обнулившись, повторила свой вопрос Фёкла.
Возможно, при другом раскладе, если бы это была не Фёкла, мы нашли бы для ее проблемы элегантное решение. В конце концов, я бы мог предложить ей свою неочевидную кандидатуру: ну, а что такого, если оглушенная динамитом весны и юности рыба сама плывет к берегу в руки.
Вообще-то, Фёкла была весьма эффектной девушкой, высокой и лохматой. Глаза у нее иногда лучились, как колчедан. Такое тихое дыхание углей задремавшего костра: огня не видно, но он угадывается.
У моей подружки была всего одна проблема, которую