пропагандистских фильмов Геббельса.
За три часа до начала один из организаторов митинга показал парням их места, расставил правильно. Выстроив их в ровную линию, повернув их лица в сторону камер «Рейхссендера» и приказав «не отводить глаз от фюрера».
Но фюрера на сцене не было. Под развевающимися знаменами со свастикой духовой оркестр играл песню Хорста Весселя[8], и некто по имени Альберт Шпеер пространно рассказывал о грандиозности и символизме недавно построенного Дома Народа. (Купол безобразного строения был таким высоким, что статуя на вершине – орёл, сжимающий в когтях земной шар – почти касалась полуденного солнца).
У Луки заболела шея. Ноги покалывало от онемения. Другим парням, должно быть, было столь же неудобно, но никто не решался сломать строй.
Когда Адольф Гитлер наконец-то вышел на сцену, раздалось громогласное ура. Ура Гитлеру. Ура победе. Это Ура звенело по всей Площади Величия; его мощь гулом отдавалась в барабанных перепонках Луки, заставляя парня морщиться.
В конце концов, приветственные крики затихли. Адольф Гитлер говорил о коммунистах и арийцах, о сплочении целых империй и их уничтожении. Фюрер едва начал свою речь, обещающую быть долгой, с летящей во все стороны слюной и ударами кулака о стойку оратора, но Лука его уже не слушал. Его смущали не только крики Гитлера, но реакция толпы во время запланированных пауз, её вопли – все так желали, чтобы этот мужчина их услышал, жаждали поймать слова Гитлера и сделать их своими.
Лука не хотел участвовать в этом, хоть и знал, если кто-нибудь увидит, что он не салютует вместе со всеми, последствия будут ужасными. В одной из пауз монолога он вдруг осознал, что может просто поднимать руку и двигать губами, ничего не крича. Никто не заметит разницы… Парни рядом с ним были слишком увлечены собственными воплями Ура, а камеры не могли уловить отсутствие голоса Луки среди общего хора.
Никто не слышал его молчание.
Пауза закончилась. Речь Гитлера текла над жадно слушающей толпой. Мысли Луки уплывали к тренировке Гонки Оси, которую он пропускал из-за этого митинга, когда что-то – нет, кто-то – привлекло его внимание. Мужчина был одет в форму. Коричневая рубаха и сапоги, такие же, как у Луки и сотен пришедших на митинг. Волосы его, почти полностью закрытые фуражкой, были странного жёлтого цвета. Он ничем не выделялся из толпы, кроме одного очень простого факта: этот мужчина двигался.
Остальные коричневорубашечники стояли прямо, устремив взгляды на фюрера, как им и приказывали. Лука же не мог оторвать глаз от мужчины, медленно продвигающегося вперёд, минующего ряд за рядом, осторожно, едва различимо.
Никто больше его не замечал.
Речь фюрера достигла высшей точки безумия: лицо красное, усы дрожат.
«Мы оставили руины старого Берлина позади, встретили с распростёртыми объятиями монументальное великолепие Германии. Строений грандиозней не бывало в истории! Зал Народа станет храмом, к которому обратятся глаза всего мира! Величайшее доказательство