не выглядела. Не чувствовалось, что она отдыхала. Ни малейшего признака удовольствия на лице. Вообще никакого выражения.
«Как же я люблю эту женщину», – подумал я.
Мерри
Я лежала в ванне, погрузившись в воду, которая успела уже остыть. Мое тело, невесомое и распухшее, было под водой, но было готово всплыть в любой момент. Трупы, которые всплывают, трудно узнать. Они раздутые и вспученные, совсем не похожие на тех, кем были раньше. Я содрогнулась, а потом замерла, погрузившись на дно ванны. Бледная, хрупкая, невесомая. Я почти не занимаю места.
Из зеркала на меня смотрели мамины глаза – те ее прежние, которые еще не кромсали пластические хирурги за то, что в них поселилась грусть, а вокруг залегли морщинки. Впрочем, может, там никогда и не было грусти, только лютая злость, которую она пыталась замаскировать. Злость на отца, проводившего все дни на работе, а ночи с другими женщинами.
Часто говорят, что девочка обычно ищет мужа, который напоминает ей отца. Надеюсь, что это неправда. Иногда я думаю, что делает Сэм в своих долгих служебных поездках, оставив меня с ребенком на нашем острове. Я предоставлена сама себе и вынуждена выполнять свои неприятные обязанности. У него, мягко выражаясь, тяга к походам налево. Такое и раньше бывало. Но я никогда не осмелюсь упомянуть это при нем. Не осмелюсь подвергнуть сомнению, что он не тот, за кого себя выдает, что он другой, не такой уж и идеальный. Как бы то ни было, мне-то что? Разве у меня есть право его судить? Я сама далеко не безгрешна.
Во всех смыслах не без греха.
Я смотрела, как колышутся и раскачиваются мои голые груди. Они чуть обвисли, увеличились и округлились. Сэм благоговейно гладит их.
– Сейчас это – груди матери, – говорит он, будто они наконец выполнили свое божественное предназначение.
Целых полгода я кормила младенца грудью, терзая ее, чтобы выдавить молоко из потрескавшихся и набухших сосков. Иногда было так больно, что не могла не кричать. А ребенку было все равно.
В больнице сразу после того, как он родился, медсестры заставляли меня взять его, приложить к груди, чтобы между нами образовалась крепкая связь. Захватил сосок ртом, стал сосать. Кормление. Все происходило так примитивно, открыто. Тебе доказывают, что ты – обычное животное, каким всегда и был на самом деле.
Корова. Свиноматка. Самка. Кровоточащая и обезображенная.
Лежа на моих руках, нежно-розовый, словно молочный поросенок, младенец постоянно пытался найти мои соски.
Молоко никак не прибывало. Тело не хотело подчиняться новой цели. Медсестры приносили различные молокоотсосы, потом привели консультанта по лактации по имени Ева. Она дала мне маленькие белые таблетки, посоветовала крепко прижимать к себе новорожденного, обеспечивая контакт «кожа к коже», и стараться, чтобы его беззубый ротик находился как можно ближе к моей лишенной молока груди.
Как мне здесь живется? Я все еще не знаю. Чувствую, как с каждым днем из меня по капле вытекает жизнь, тоненькими, почти невесомыми струйками: то тут, то там. Срываюсь. Порой причины могут быть абсолютно безобидными,