и слушает трагично-пронзительный голос Кристофа, рассказывающий потрясающую историю про девушку, выходящую из здания мэрии, и парня, мечтающего с ней заговорить. Гипнотическая музыка и отдающийся эхом, словно он декламировал в романской церкви, голос певца погружали Алена в опьянение сродни наркотическому, только во много раз сильнее. «Голубые слова» будили какую-то часть его мозга, затрагивали в нем какую-то сверхчувствительную зону, отчего на глазах у него выступали слезы. Второй куплет, в котором были такие слова:
Больше нет ни часов, ни колокольни,
Только сквер с уснувшими деревьями,
Я возвращаюсь ночным поездом
И вижу ее на перроне.
Она улыбается мне.
Она должна меня понять.
Любой ценой… —
приводили его в состояние, близкое к обмороку. Он видел себя на пустынной платформе Лионского вокзала жарким летним вечером. Он выходит из вагона с тяжелой сумкой. Беранжера медленно идет ему навстречу и наконец бросается ему в объятия. Он чувствовал тепло ее тела, мягкость ее затылка, аромат ее духов. Он находил ее губы и, ошалевший от счастья новой встречи после разлуки, впивался в них жадным поцелуем. Этот эпизод, достойный кадров из фильма Дэвида Лина, фильма, продюсером, режиссером и единственным зрителем которого был сам Ален, не оставлял места сомнениям: Беранжера была его девушкой. Отдавшись во власть пронзительной музыке и собственных фантазий, он уже не мог сдержаться и к концу песни начинал всхлипывать. С ним творилось что-то волшебное. Никогда раньше он не испытывал такой боли – и больше никогда не испытает ее в будущем. Ему было девятнадцать лет, и Беранжера не была его девушкой. У нее был другой парень, немного старше их всех, уже прилично зарабатывавший. Кстати, именно он оплатил шикарную студию, в которой они записали свои четыре песни, и он же нанял двух звукорежиссеров. В свои двадцать три года он уже крепко стоял на ногах. Он приходился родным братом парню, сочинявшему стихи для их песен. У него был немного печальный взгляд и кошачья улыбка, и уже в то время его чаще всего называли инициалами – ЖБМ.
Человек с кошачьей улыбкой
Черный «линкольн» бесшумно скользил по пустынным ночным улицам. В кармане у Авроры последние полчаса беспрерывно тренькал айфон, сообщая о доставке очередной эсэмэски.
– Вы были правы, зря я туда пошел, – сказал ЖБМ, не отрывая взгляда от проплывавших мимо фасадов.
Его ассистентка Аврора промолчала. Водитель сбавил скорость и направил машину в туннель под Лувром, выходящий на площадь Пирамид, к позолоченной статуе Жанны д’Арк, возле которой каждое 1 мая собирались правые всех мастей. Он смотрел на стены туннеля, увешанные щитами с заголовками завтрашних газет. «А если это будет он?» – вопрошала «Паризьен». «Либерасьон» недоумевала: «Мазар? Вы правда сказали: Мазар?» Журнал «Экспресс», в последнюю минуту поменявший обложку – доброй половине редакции пришлось