„Священной лиги“[69], и находились достаточно глупые люди, поверившие этому». Как велико было мое изумление, когда я заметила, что граф Витте побледнел и на мгновение закрыл глаза; его лицо передергивалось, и он с трудом вымолвил: «Ну да, это – правда. Эта безумная, бессмысленная мысль зародилась впервые именно у меня». Теперь я невольно краснею, вспоминая об этом, но тогда я была очень молода и не знала ни жизни, ни людей. «Я был маленьким, безвестным начальником станции Фастов. Это было в Киеве, – продолжал он. – 1 марта 1881 г. после тяжелого рабочего дня пошел я в театр. Тщетно ждали начала представления. Наконец на сцене появился управляющий театром и прочитал телеграмму потрясающего содержания: „Император Александр II убит нигилистом, бросившим в него бомбу, оторвавшую ему обе ноги“. Невозможно передать то волнение и боль, которые вызвало у присутствующих это страшное известие. Александр II, царь-Освободитель, был очень любим всеми слоями общества, и любовь эта была следствием целого ряда предпринятых государем либеральных мер, предшествовавших столь ожидаемой конституции.
Я вернулся домой, дрожа словно в лихорадке, и сел писать длинное письмо моему дяде, генералу Фадееву, военному корреспонденту „Голоса“, интимному другу графа Воронцова-Дашкова. Я описал ему мое душевное состояние, мое возмущение, мое страдание и выразил то мнение, что все мои единомышленники должны были бы тесно окружить трон, составить дружный союз, чтобы бороться с нигилистами их же оружием: револьверами, бомбами и ядом. Что надо, подобно им, создать свою организацию, в которой, как у них, каждый член был бы обязан привлечь трех новых, и каждый из новых, в свою очередь, тоже трех и т. д. Тридцать членов составляют отделение с вожаком. Я писал страницу за страницей, не перечитывая написанного. В то время мне моя мысль казалась ясной, простой, легко исполнимой. На следующий день это письмо было мною отправлено.
С большим подъемом духа принес я присягу новому монарху, посещал немало панихид по Александру II, а затем снова погрузился в свои ежедневные занятия, не вспоминая более о моем письме.
Прошли месяцы[70]. Вдруг я получаю от моего дяди, Фадеева, телеграмму: „Приезжай немедленно. Приказ о твоем отпуске послан твоему начальству“. Я не верил своим глазам, когда курьер принес мне приказ немедленно явиться к начальнику дистанции. Дрожа от волнения, зашел я в кабинет моего высшего начальства, доступа куда не было таким маленьким служащим, как я. Я заметил в чертах начальника некоторую неуверенность и замешательство: „Я получил от министра путей сообщения адмирала Посьета приказ дать вам отпуск и возможность поездки в Петербург. Знаете ли, вы, зачем вас вызывают?“ – спросил он меня. Я откровенно ответил, что не имею никакого представления. „Странно, – сказал начальник, – нужны вам деньги на дорогу? Я готов вам дать, сколько надо“. Я поблагодарил и отказался. „Ну, поезжайте. Счастливый путь! Но все-таки все это странно“, – повторил он, измеряя меня недоверчивым взглядом. Мне казалось это еще более странным, чем ему.
На вокзале в Петербурге