в Тримейн. Закоренелый чернокнижник и молодая ведьма – пара, достойная костра в императорской столице, а не в таком захолустье, как наш Солан. Во всяком случае, я сумел их в этом убедить.
Он отнюдь не был напуган. Или от допросов двинулся умом, или понимал что-то, чего не понимала я.
Нас запихнули в телегу, и, помимо того, что мы были связаны по отдельности, нам связали ноги общей веревкой. Я ожидала, что еще колодки наденут, но обошлось.
Конвой сопровождали монах – не тот, что приходил нас арестовывать, а другой – и какой-то мелкий чин от трибунала, фискал, не то секретаришка. И два десятка солдат – я их разглядывала с тщанием: может, попадется кто из нашего квартала, но нет, ни одной знакомой рожи.
Мы выехали за ворота поутру и за ближайшим поворотом оказались в лесу. Кажется, я начала понимать, в чем кроется бесстрашие Найтли, – он надеялся сбежать по дороге. Но как? Он не произносил ни слова, сидел уронив седую голову на тощие колени и словно бы дремал. Я, напротив, привалилась спиной к борту телеги, чтобы не было видно связанных рук. Потому что… потому что еще прежде, чем осознала, что делаю… откуда-то я знала об этом, может, слышала в детстве в «Морском чуде» от воров и контрабандистов… Нужно было как можно сильнее напрячь мышцы и потом совершенно расслабить. И снова. И снова. И так много раз, при этом тяжко и скорбно дыша и глядя кругом взглядом коровы, ведомой на бойню…
Веревка по-прежнему обматывала локти и запястья, но я могла сбросить ее в любое мгновение. Если Найтли что-то заметил, то ничего не сказал.
Пала мгла. Чин из трибунала громко ругался, что не успел доехать до постоялого двора. Пришлось становиться лагерем в лесу, что никого не прельщало.
Нас вытолкали из телеги, а так как ноги у меня были связаны, я тут же шлепнулась на землю носом книзу, и платье у меня задралось выше колен. Солдаты заржали, а один из них нагнулся и принялся меня щупать. Я могла бы затылком разбить ему лицо, а потом кинуться в драку, но сдержалась и продолжала лежать. Когда нас вытолкали на обочину, солдат вернулся. Было темно, и я могла только чуять запах перегара и гнилых зубов. Он снова схватил меня.
– А ведьма-то не прочь позабавиться напоследок. Ишь как глазищами зыркает, – говорил он, задирая мне подол. – Я ведьм не боюсь, они небось самые горячие… пока не сгорят.
– Пожалей несчастного отца, – послышался голос Найтли, жалкий, дребезжащий, совсем на него непохожий. – Мы бессильны против вас… но, умоляю, не позорь мою дочь перед всеми. По крайней мере отведи ее в лес.
Я словно окаменела. Солдат нагнулся, вытащил нож и перерезал веревку, стягивающую ноги. Потом сунул нож за пояс, схватил меня за плечо и потащил в чащу. Скрыться он, ясное дело, собирался от взора отнюдь не скорбящего отца, но монаха.
Он был очень занят и совсем не рассчитывал, что руки у меня будут свободны… и не озаботился снять с себя перевязь с оружием. Спешил, видно. Не спешил бы, может, до сих пор был бы жив. И только хлюпнул, когда я его собственным ножом перерезала ему горло от уха до уха, «открыла ему