к его состоянию. Приучив сердце всей жизнью к «лошадиным» нагрузкам, я, тем не менее, контроля за ним никогда не ослаблял. Да и сейчас, резко снизив нагрузки на него, я не прекращал бегать и заниматься гантельной гимнастикой, правда, особого удовольствия от этого не испытывая. Но вот меня снова неудержимо потянуло бегать и наслаждаться мышечной радостью от занятий с гантелями. И это, я думаю – да что думаю – уверен, глубоко убежден, это идет исцеление настроями.
Далее. Абсолютно исчезла бессонница, неприятные мысли во время которой еще несколько месяцев назад безжалостно истязали мою психику. А на душе возродилось ощущение светлой, спокойной радости, которое когда-то было естественным. Ощущение это дорогого стоит!
Если до настроев я стал неадекватно реагировать на внешние и внутренние раздражители, часто идя «вразнос», то сейчас удается спокойно, без надрыва осаживать взбрыкнувшего скакуна раздраженности. Нет, полностью я от этого не избавился, но теперь с усмешкой вспоминаю, как еще пару месяцев назад я взрывчато «заводился» и любая мелочь «не по мне» делала меня неуступчивым, чуть ли не разъяренным. От чего потом мучился, запоздалым придирчиво-мучительным анализом перегружая психику. Еще недавно не вылезавший из подобных ситуаций, сейчас смотрю на укрощенного во мне зверя с усмешливой снисходительностью. Это меня радостно обнадеживает: я на верном пути.
Окрепшая память… Но тут я хотел бы перенести наблюдения в чисто специфическую для меня сферу. Дело в том, что я почти всю сознательную жизнь тянулся к стихам. К чужим и к своим. Эмоционально-образное восприятие и отражение действительности стало необходимым для меня даже в таких непоэтических сферах как научно-техническая. И вот тут – два наблюдения по теме этих заметок.
Первое: пару лет назад я расширил запас выученных наизусть стихов С. А. Есенина и освоил десятка два стихов Н. С. Гумилева. Причем, заметил, что само заучивание стало процессом длительным, сопротивляющимся. Запоминание стало пробуксовывать. А во время пресловутой бессонницы ночами я повторял заученное. Но чем больше были перерывы между повторениями, тем труднее память справлялась с материалом. Пробуксовывало и припоминание. Потом какой-то внутренний голос, видимо, озабоченный состоянием организма, просигналил: не до стихов. Это угнетало. Попытка вспомнить стихи, заученные в последний раз, часто заканчивалась печальным итогом: так, отрывочно. Особенно Гумилев. И вдруг – всего через пару месяцев чтения настроев – все, к чему я ни обращался, пошло. Даже гумилевские баллады. Все 4 части его знаменитых «Капитанов» явились с небольшими задержками, а любимое мною «Шестое чувство» – вообще без помарок.
Дальше – больше. Не написав за последний год ни строчки (выступать публично приходилось много, но «с листа»: наизусть боялся), я вдруг почувствовал, что накопившийся запас требует выхода. А для меня это критерий нормального состояния психики. Теперь надо проверить, насколько неслучайно и устойчиво мое