хочешь, чтобы я умер от любопытства? – догадался я.
– Иди ты! Тут серьезное дело, а тебе лишь бы поскалиться.
– Ну так выкладывай!
– А ты не посчитаешь меня психом, если я у тебя спрошу кое-что?
– Не занимался ли я онанизмом в школе?
– Да нет! Осталась ли у тебя та бумажка? Ну, помнишь, с цифрами? Мы еще думали, что это бухгалтерские счета. Жаб ее бросил, а ты…
– Помню, конечно. – Пасу удалось меня удивить. – Но тебя-то что заставило о ней вспомнить?
– Процесс декомпрессии, – туманно ответил он.
– А подробнее можно?
– Когда мы с Рипли всплывали, Молчунья показывала нам на пальцах, на какой глубине следует остановиться и сколько ждать. Так вот, если написать это все на бумаге, то получились бы две колонки цифр. Причем в первой колонке цифры глубины постоянно уменьшались бы, а во второй увеличивалось бы время задержки.
Такая догадка заставила меня замереть на месте и вытаращиться на Паса.
– Ты думаешь, что год назад Жаб среди ночи ходил кругами и составлял таблицу декомпрессии? Да их же написано миллион! На кой нужна еще одна?
– Нужна, если речь идет о газовом аппарате принципиально нового типа.
Умел Пас выдавать информацию! Меня словно громом поразило.
– Думаешь, это Жаб в музее разделывает жидкостный аппарат на мясо?!
– Подозреваю, – спокойно ответил он. – Вот если бы у нас была та бумажка, можно было бы понять больше. Ты помнишь хоть несколько цифр?
– Нет.
Скорее всего листок, показавшийся нам бесполезным, навсегда был утерян, но мой мозг помимо воли приступил к решению неразрешимой задачи. В голове у меня пронесся шторм воспоминаний о нелегком быте салаги, о стирках, уборках, о смене формы. И я вспомнил!
– Листок у меня забрал Мичман, – сказал я. – Мы с ним работали на Северной Дальней, сидели в дозоре. У него не было бумаги, чтобы сделать «косяк».
– Так он ее скурил? – вздохнул Пас.
– Не знаю. При мне – нет. Помнишь, на рыбацком сейнере заглох мотор и они дрейфовали? Это как раз было наше дежурство. Когда объявили тревогу, стало не до «косяков».
Пас задумчиво почесал макушку.
– Слушай, а может, спросить у Мичмана? Вдруг он помнит, куда дел бумажку?
– Это вряд ли. Выкинул или скурил.
– Разве трудно спросить?
– Тебе надо, ты и спрашивай.
– А тебе не надо?
Я призадумался.
– Ладно, пойдем.
Мичмана мы нашли за стадионом, на полосе препятствий. Там он занимался тем, к чему у него была не только природная склонность, но и настоящий талант – гонял салаг.
– Ракетный удар справа! – орал он, сидя на фанерной броне амфибии-муляжа. – Отделение! Приготовиться к рукопашной!
– Эй, Мичман! – оторвал я его от сражения. – Можно тебя на минутку?
– Блин, Копуха! Не видишь, я занят! Сейчас, блин, все брошу и буду с тобой фигней заниматься.
– Всего один вопрос!
– Ладно, валяй. – С броневика