и, заглянув в комнату, предположил:
– Их наверно этот мужик уснувший спёр!
Иннокентий быстрым шагом направился к двери. Надежда засеменила за ним. Вместе они снова вышли на лестничную площадку, затем поднялись к окну, около которого положили уснувшего пациента, но там его… уже не было.
– Вот, сволочь! – мрачно изрёк Иннокентий. – Ловко же он меня провёл. Это ж надо было такой спектакль разыграть! Пока я к тебе в комнату ходил, он прикарманил мой гонорар. Ворюга!
– А мы-то ещё этого борова на себе тащили, – пожаловалась Надежда. – У меня до сих пор рука болит.
– Ладно, чего теперь здесь стоять! – подытожил Иннокентий. – Пойдём домой!
Вернувшись в квартиру, супруги немного успокоились.
– А знаешь, – сказала Надежда, – с одной стороны деньги жалко, а с другой, у меня теперь на сердце полегчало.
– С чего это, вдруг?
– Ну как с чего? Арестовывать-то нас теперь не за что и ты можешь дальше спокойно заниматься лечением.
– Да, ты права, – согласился Иннокентий. – Деньги – дело наживное. Только впредь мне надо быть повнимательней с этими пациентами.
Старые штаны
Выйдя на пенсию, Матвей Захарович Воробьёв скучал недолго. Обнаружив в себе талант к сочинительству, он тут же с головой окунулся в атмосферу рифм и творческих изысканий.
Стихи давались ему легко. Слово за словом, строчка за строчкой и вскоре увесистый поэтический багаж новоиспечённого поэта разлетелся по интернету во всех социальных сетях.
Но, однажды, отложив в сторону, изрядно надоевшую лирику, Захарыч решил написать стихотворение о себе. Название к стихотворению он придумал быстро: «Биография поэта». Первая строчка тоже далась ему легко, и тут же отпечаталась красивым шрифтом на ярком экране:
«Дед мой был дворником, папка колхозником…»
«Во как!» – радостно крякнул Захарыч, вполне удовлетворённый таким оригинальным началом. Не мешкая, он сразу же задумался над следующей строкой, которая по замыслу автора должна была поведать читателю уже о самом поэте. Но тут Захарыч наморщил лоб, затем почесал затылок и обречённо выдохнул, как сдувшийся воздушный шарик.
«Вот, блины горелые, – заворчал он. – Жизнь прожил, а вспомнить нечего!»
Перебирая в памяти прожитые годы, Захарыч ещё раз попытался облачить в рифму хоть какой-нибудь эпизод из своего прошлого, но так ничего и не облачил.
«Вот она, проза жизни, в поэзию-то и не укладывается», – с горечью произнёс Захарыч и, взглянув в бесконечное голубое пространство вселенной, жалостливо позвал: «Муза, муза! Где же ты, моя красавица?»
В ответ из-под стола мяукнула кошка, которую жена Антонина Григорьевна в усмешку над мужем назвала Музой.
«Да не ты! – прикрикнул на кошку Захарыч. – Брысь!»
Кошка испуганно шмыгнула под кровать и затихла, а Захарыч снова забормотал:
«Дед мой был дворником, папка колхозником,
Я же… Я же всю жизнь… Я же всю жизнь…»
«А что я всю жизнь? Ел, да спал, да на почте чужие посылки перелопачивал.