иконой Пресвятой Богородицы, стал истово молиться, размашисто осеняя себя крестным знаменем.
– Всемилостивая, Владычица моя, Пресвятая Госпожа, Всепречистая Дева, Богородица Мария, Мати Божия, – раздавался в ночи его громкий голос. – Несумненная и единственная моя надежда, не гнушайся меня, не отвергай меня, не оставь мене, не отступи от меня; заступись, попроси, услыши; увидь, Госпожа, помоги, прости, прости, Пречистая!
Пока отец Паисий самозабвенно бил поклоны и читал молитвы у иконы Богородицы, протодьякон, торопясь, бежал по Соборной площади монастыря, мимо Покровского собора, спеша исполнить поручение архимандрита. Подходя к хозяйственному двору, он поднял голову вверх и увидел на верхней анфиладе монастырской стены фигуру человека в темной епанче с большим капюшоном. При бледном свете луны выглядел незнакомец словно дьявольское наваждение. Отец Вассиан закричал от неожиданности и испуга и, запутавшись в полах своей рясы, с грохотом упал на землю, сильно при этом ударившись. Не обращая внимания на боль, он вскочил на ноги, стремительно преодолев расстояние в шесть саженей до дверей хозяйственного корпуса. Только открыв заветную дверь, он почувствовал некоторую безопасность и, прежде чем исчезнуть внутри помещения, еще раз обернулся. Мрачная фигура в развевающемся на ветру плаще все еще стояла на верхней анфиладе стены. Глубокий капюшон скрывал его лицо, но Вассиан был уверен, что странный незнакомец наблюдает за ним. Испытав трепет и холод в позвоночнике, протодьякон поспешил скрыться внутри здания.
Примерно в то же время, когда происходили описываемые выше события, отец Феона сидел в келье за маленьким колченогим столом и играл сам с собой в шахматы. Рядом с ним на соседней лавке сидел старец Прокопий и, благостно улыбаясь в густую, белую, как снег в январе, бороду, отмачивал свои больные ноги в большой деревянной кади. Подле него стоял сосредоточенный Маврикий и подливал в кадь кипяток из мятой с одного бока медной ендовы с оторванным носиком.
Прокопий, жмурясь от удовольствия, подмигнул Маврикию и, потянувшись до хруста в суставах, сказал:
– Благодать-то какая ангельская! Много ли человеку надо? Кажется, корыто с водой, а кому-то радость! Вот бы еще в баньку сходить, так и райские кущи отворятся! Что думаешь, Маврикий?
Услышав свое имя, Маврикий вздрогнул от неожиданности и плеснул в кадь лишнего кипятка.
– Ой-ей! Никак сварить меня собрался… – поспешно вынимая ступни из кадки с водой, запричитал старец. – Маврикий, ты чего такой-то?
Смущенный послушник, виновато глядя на старца, пробурчал что-то невразумительное, но очень жалостливое, чем только рассмешил Прокопия.
– Не вводил бы ты меня в грех, Христа ради, в святой обители, – попросил тот неловкого помощника. – Чего сказать-то хотел? Говори.
– Я, отче, бани как-то не очень люблю…
– Вот тебе раз, – удивился старец. – Ты же травник, Маврикий, а бань сторонишься? Баня, она для народа православного первый помощник и недугов врачеватель. Ее на Руси испокон веков