свет, проверял работу суфлеров, иногда мог сам влезть в кадр во время съемки – неожиданно, откуда-то снизу, из-под прожектора – и подсказать нужную эмоцию одними только гримасами… Он волновался, что мы переутомимся, но сам мог задержать нас до самого утра…
– Именно это придавало его работам эллинистический оттенок неотвратимости бытия, завуалированный в наших повседневных жестах, – серьезно кивал блондин.
Ева незаметно оглянулась на соседей, чтобы проверить поняли ли они, что он хотел этим сказать, но их лица оставались невозмутимыми.
Голос знакомого незнакомца убаюкивал, как грустные русские колыбельные. Незаметно они с Ирен пустились в более интимные дебри рассуждений о любимых книгах, повлиявших на желание стать актрисой фильмах, детстве и юности Жакоб. Всем в зале казалось, что она обращается не только к интервьюеру, но и к каждому из них, булто диалог связывал всех невидимой пряжей сопричастности. Ева испытала легкое чувство разочарования, когда Ирен сообщила о том, что ей пора уходить. Это напоминало резкое пробуждение после приятного сна.
Поток покидающих зал людей случайно соединил ее со златовласым знакомым. Он держал руки в карманах и едва слышно насвистывал. Первым делом почему-то она обратила внимание на его дьявольски прямой нос и только потом впервые окунулась в тростниковую зелень его глаз. Очки уже куда-то исчезли, словно он их стыдился, как дети, которых дразнят в начальной школе. Он серьезно, без улыбки посмотрел на нее и спросил как ей интервью.
– Очень живо, мне понравились вопросы, которые ты задавал, – ободрила его Ева, не чувствуя привычной скованности, – такие умные. Правда, некоторые слова были даже слишком умными…
Он махнул рукой чуть ли не с досадой, а потом все же улыбнулся. Она заметила какое-то пятно на внутренней стороне его ладони, похожее на ожог.
– Это все Ирен, она невероятная, – он немного помолчал, словно давая ей время осознать его слова, попробовать их на вкус. – Говорят, ты теперь одна из нас? Я не успел прийти на прошлое собрание.
Вблизи его голос оказался еще более размеренным и мелодичным, почти флегматичным. У Евы было немного опыта общения с флегматиками, обычно они усыпляли ее. Вся ее меланхолико-холерическая сущность бунтовала против анабиоза этого психотипа. Но сейчас эта медлительность почему-то приятно успокаивала ее.
– Кто говорит? – смутилась она.
– Пьетро. Он мой старый друг, – пояснил парень и наконец-то протянул ей руку, – а я Карлос.
– Ева. Честно говоря, ты не похож на испанца, – она выразительно посмотрела на его волосы цвета взбитого масла.
– Просто моя мать была шведкой, – усмехнулся Карлос, – но родился и жил я в Венесуэле. – Обычно я говорю новым знакомым, что это север Южной Америки и они путаются. Север и юг одновременно, понимаешь?
Говорил он почти без акцента, так что его вполне можно было принять