дочери – вряд ли от него.
Избавившись от двойного бремени странной интриги и предстоящей женитьбы, я мог продолжать жить далее. Но что это была за жизнь?
В марте была объявлена война Франции, и ведомство, которое я отныне возглавлял, приготовило диспозицию. Суворов, герой сражений с поляками, главный искоренитель мятежной нечисти, был с большой помпой назначен в Швейцарию. Туда же попали многие известные личности, в том числе, мой первый начальник генерал Корсаков, для коего эта война оказалась весьма плачевной, а также великий князь Константин. Мне, как и моим братьям, было приказано оставаться в Петербурге. Собственно, иной участи нам и не предугадывали. В том же месяце моя мать, как и предсказывал Литта, была сделана графиней, и мы, соответственно, графами. Помню, тогда я долго привыкал к новому титулу, само его сочетание с собственной фамилией казалось мне нелепым до крайности. Что ж, быть светлейшим князем еще забавнее, ежели судить, и к обращению «Ваша Светлость» я не привык до сих пор.
…В ознаменование воинского «союза христианских государей» великая княгиня Александра, дважды отвергнутая шведским наследником, сделалась Палатиной Венгерской. Ничего хорошего из этого союза не вышло, как известно. Австрийцы ее фактически довели до безвременной кончины. Ничего не вышло из войны, в которой Суворову приходилось совершать чудеса героизма из-за непродуманности планов наших союзников. Успехи были перечеркнуты сговором с Буонапарте, разрывом отношений с Англией, распадом всей коалиции. Это стало началом конца. Такого не прощают.
Но в Девяносто девятом году, пока шла более-менее удачная война, о сем не думалось. Триумфы ярко окрашивали мрачную и напряженную атмосферу Двора. Втайне я, как и многие, завидовал тем, кто ушел воевать в Швейцарию и Италию. Удивительно. Знал ли я когда-либо, что так захочу воевать?
Если судить, к какой партии я принадлежал, то сказать сие было невозможно, поскольку каждый выступал за себя. Но все хватали меня за руки, заводили глубокомысленные разговоры, добивались дружбы и поддержки. Граф Литта оказался первым, но далеко не последним из тех, кто от меня чего-то хотел. Наверное, тогда я научился никому не давать никаких обещаний и надежд, говорить двусмысленности и ускользать из приветливо раскрытых объятий. Качества, необходимые для дипломата, что и говорить.
Одно я знал точно – ежели мне придется выбирать, с кем быть, я буду поддерживать сторону цесаревича Александра. Я и не знал, что выбирать придется скоро. И что выбор окажется таким мучительным.
К концу того года я обрел друга в лице Пьера Долгорукова, навсегда рассорился со старшим братом и оказался помолвлен с одной очень юной Fraulein. Впереди я разглядел огонек надежды, но он в очередной раз оказался ложным, и темная ночь души моей лишь сгущалась. Но, по крайней мере, я был не один. В этом заключалось мое спасение. И оно косвенно пришло от тех, кто принял меня в свой круг.
Дотти.