мелодичный звук.
– Ролан, – позвал его Дей.
– Что? – огрызнулся Ролан.
– Пришло сообщение от твоей «любовницы». Меня она пощадила.
Конечно же, Дей все понял.
– Что там написано?
– Пишет, чтобы я не завидовал вашей любви и страсти, потому как зависть – это худший из грехов, и великий Кришна меня за это покарает. Особенно за зависть к ближнему, особенно-особенно (между прочим, так и написано) за зависть к другу.
– А за воровство ее кто покарает, не написала?
– Нет, но она выразила надежду, что в скором времени и мне повезет, и я встречу такую же потрясающую женщину, как она. Потому просит не расстраиваться.
Ролан нехотя улыбнулся, но тут же улыбку спрятал: воровка к тому же высокомерна, а ее самомнению стоит позавидовать. Однако Ролан не собирался завидовать. Он собирался найти ее и забрать телефон, пока она не натворила дел похуже. И проучить. Да, проучить. Чтобы неповадно было впредь лазить по незнакомым мужским штанам.
***
О разговоре с Нелли пришлось забыть: Ролан был не в настроении, Александр был не в настроении, да и сама Нелли также была не в настроении. Вот тебе утро без скандалов. А все из-за какой-то сумасбродной девицы, которую он видел всего лишь раз, но за двадцать четыре часа, которые прошли с тех самых пор, она успела вдоволь над ним поиздеваться и растревожить душу. И ладно бы только его – она всполошила каждого belua ferus, словно улей диких пчел потревожила, и теперь обозленные пчелы метались стаей безголовых кур, и жалили, жалили, жалили, – разумеется, в первую очередь Ролана, – не забывая с восторгом выплевывать обильно вырабатываемый словесный яд.
Укусы Ролан выносил с достоинством. Веками тренированная выдержка не подвела его и теперь: пережив первоначальный удар удивлением, Ролан обратился в сталь, контролируя каждый лицевой сустав, тем самым демонстрируя ложную безмятежность.
Еще в детстве каждого ferus отдавали в специализированные пансионы-интернаты с наиболее жесткими и суровыми законами. От матерей их забирали отцы сразу же после рождения, однако сами не имели ни возможностей, ни желания нянчиться с малолетними детьми. Кормить, одевать, успокаивать – это не про ferus. Они существовали в своем немилосердном мире, ребенку в котором делать нечего, а потому его от себя отдаляли. А кто смотрит за их детьми – люди-не люди – дело десятое. Главное, чтобы их натаскивали под тот самый немилосердный мир, в котором им предстояло в скором времени очутиться. И их натаскивали – еще одно достоинство холодных стен пансионов в глазах отцов. Ребенка с юных лет обучали порядку и послушанию, вытравливали из него детскую взбалмошность и непосредственность, учили мыслить серьезно и трезво. И Ролана учили, и Ролана обучали, и ему даже нравилась та упорядоченная жизнь, которую он вынужденно вел.
«Нужно уметь сосредотачиваться на главном, – так всегда говорил ему Ивор, – отодвигать напускное, фальшиво-прелестное и смотреть глубже, видеть глубже, чувствовать глубже». Фальшиво-прелестного