практически не замечал, как Хоуп снова разваливается на куски.
Снова начались перепады настроения; препараты, кажется, совсем перестали действовать. Рисования, с помощью которого она пыталась избежать вспышек, оказалось недостаточно. Она стала бросаться на него, как когда-то, когда он учился в колледже, и все меньше и меньше времени проводила с дочерью. Брала девочку на руки, и ее лицо делалось пустым и страдальческим. Потом уже врачи объяснили ему, что это послеродовая депрессия, усиленная давним психическим заболеванием, но было уже поздно. Малышка забрала себе все время и всю любовь Руди, Хоуп же, кажется, уже была не способна дарить любовь дочери и мужу.
Он думал, что со временем это пройдет. Он не понимал, насколько критической стала ситуация. И насколько опасной.
Не понимал до ноябрьской ночи, которая все и изменила.
Хоуп поздно вернулась домой после изнурительного дежурства в отделении экстренной помощи. Обнаружив, что Руди в детской и держит Рен на руках, она впала в ярость, принялась осыпать его ругательствами, а потом обвинила в том, что он любит дочь больше, чем ее, – отрицать что-либо было трудно, потому что в этом и состояла правда. Он пытался утихомирить Хоуп, но тщетно. Рен расплакалась, и он никак не мог ее успокоить. Тогда отдал девочку жене, чтобы дать им побыть вместе. Он всегда считал, что Рен обладает волшебным целебным воздействием. Если уж малышке удавалось сделать счастливым его, значит, ей все по силам.
Руди заснул. И спал до середины ночи. Он не знал, что разбудило его, возможно, внезапно наступившая тишина. Рен уже не плакала. Хоуп в кровати не было. Он встал и окликнул жену несколько раз, громче и громче, а она все не отзывалась. На него, словно в предчувствии зла, навалилось странное чувство, настолько сильное, что ему стало трудно дышать.
Он поспешил в детскую. И перешел свой Рубикон.
Его девочка, его ангелочек, его совершенная дочурка уже посинела. В то мгновение он в буквальном смысле почувствовал, как Господь вскрыл ему грудную клетку, вынул сердце, разорвал его на куски и потоптал их. Он завыл. Завопил. Бросился к Рен, попытался оживить ее, но та была давно мертва; ее жизнь оборвала лежавшая рядом подушка в виде кролика. Отец взял девочку на руки и, рыдая над ней, ходил взад-вперед по комнате.
Рен была мертва. Руди чувствовал, что умер вместе с ней.
И вот тогда он заметил кровь на полу, она тоненькими, как ниточки, ручейками текла из-под кроватки.
Обойдя кроватку, он нашел Хоуп. Она лежала на спине, раскинув ноги и руки. На ее лице застыла жуткая, порочная усмешка. Открытые глаза, безжизненные, все еще смотрели на него. В одной руке был кухонный нож, которым она и перерезала себе горло, сделав на шее страшный разрез в виде длиннющей, от уха до уха, дуги.
С того момента прошло тридцать лет, а он все хранил в памяти детали той сцены, как фотографию. Мертвая дочь у него на руках. Мертвая, покончившая с собой жена на полу.
И цифровые часы на тумбочке рядом с кроваткой, показывающие время.
3:42 ночи.
Самое